обнаружил, что кроме камыша в зарослях никакой другой растительности нет. Значит придется ночевать без костра.
Для начала я снова сварганил бивак, на этот раз у меня получилось хуже потому что стало холоднее и снег не особо слипался.
Пришлось делать что-то типа сеточки подкладки из «драгоценного» камыша в стенах, а потом уже выкапывать внутренний объем.
«Драгоценного» потому что его оказалось в округе слишком мало, а мне еще нужно было приготовить ужин из оставшейся четверти тушки куропатки.
Тем не менее я справился, снова заварил себе бульон. Сырые стебли камыша плохо горели, постоянно тухли и я потратил почти половину своего запаса спичек на приготовление еды.
В конце концов ход пошел черенок, выброшенный вчера Латкиным. Я настрогал стружки, а потом расщепил его на более мелкие части и сжег.
Жар черенка оказался достаточным для того, чтобы воспламенять сырой камыш и я даже успел вскипятить себе листовой грузинский чай, который забрал из остатков еды, украденной Латкиным.
В какой-то момент я подумывал о том, сжечь древко своей пики, но оставил эти мысли, понимая что это единственное оружие которое позволить держать волка на дистанции.
Я очень устал и потрясения дня заставили меня быстро уснуть.
Перед тем как заснуть я услышал за своей спиной снаружи какое-то приглушенное сопение — не
то вздох, не то кашель.
Очень медленно, нехотя преодолевая
крайнюю слабость и оцепенение, я повернулся на другой бок чтобы быть лицом к опасности. На большее мне не хватило сил. А потом я почти мгновенно уснул. Скудное питание и длинный переход дали о себе знать.
Проснулся я на рассвете все так же в биваке. За ночь ничего не произошло. Я осмотрел свои ноги и остался доволен. Больная почти зажила. Но обувь была сырая и промокшая насквозь. Я натянул хлюпающие ботинки. Для того чтобы их высушить нужен огонь и жир. Сушить нужно на ногах иначе кожа на них задубеет и превратиться в «дерево»
Когда я выбрался наружу, то опять послышались сопение и кашель, которое я слушал перед тем как заснуть.
Я стал пристально всматриваться в окружающий пейзаж и через секунду увидел в шагах тридцати от меня между двумя остроконечными камнями серую голову волка.
Теперь его уши не торчали кверху, как это обычно бывает у других волков или собак, а были опущены в стороны. Его единственный глаз как-то помутнел и мне казалось, что он им толком ничего не видит.
Видимо остатки запекшейся крови попали ему в легкие и не давали нормально дышать. А раны то и дело открывались снова и кровоточили.
Его огромная голова теперь голова бессильно понурилась и как бы раскачивалась маятником вверх и вниз. Было видно, что зверь умирал, но продолжал цепляться за жизнь.
Если бы я не знал, что лично всадил изгнанному вожаку нож по самую рукоять в бочину, то подумал бы что он заражен бешенством.
Я еще раз посмотрел по сторонам. Нет это не сон, все это реально, я вижу все это наяву. Не отворачиваясь от хищника, я присел и стал собирать вчерашнюю посуду, оставленную снаружи бивака.
Убить его этого волка? Смогу ли догнать? Мясо его не съедобно. Я решил что специально бегать за ним не будет, но если он подойдет, что я постараюсь его проткнуть пикой и уже не выпущу пока он не издохнет.
Надо идти дальше. Я собрал свой багаж взвалил на плечи и побрел дальше.
Теперь кроме бинокля у меня была карта. Я не сильно ошибся, когда представлял, где нахожусь. До зимовья одиннадцать километров о карте. К вечеру должен дойти.
Я зашагал. Движения мои были медленными. Тело все-таки болело от вчерашнего марш броска к месту смерти Латкина.
Иногда я останавливался и смотрел назад идет ли за мной волк. Он шел трусцой далеко позади на безопасном расстоянии. У-у-у зверюга, я молча смерил его взглядом. Он тоже остановился. Значит все-таки видит своим глазом.
Я испытывал странное ощущение от того, что мы были вдвоем на этих землях, ничуть не уступающих своей протяженностью какой-нибудь Франции, помещенных Богом на край географии.
Все самое интересное всегда происходит на краю географии.
Мне подумалось, что в жизнь каждого из нас преследует свой волк. У кого-то это болезнь, алкоголь, зависть других, алчность, гордыня, несчастная любовь.
Да и всякое другое. Ты пытаешься убить, убежать, избавиться от него, но он преследует тебя почти всю жизнь. Ноги вязли в снегу.
Лыжи бы мне сейчас очень не помешали, но где их взять. Я стал уставать. Приходилось отдыхать все чаще.
Я останавливался каждые пять минут и смотрел назад в сторону моего преследователя.
— На что ты рассчитываешь? Я снова всажу тебе нож в бочину и на это раз убью тебя, — я говорил громко будто волк мог понять человеческую речь, — уходи по добру, по здорову. Может если ты свернешь, то найдешь другую более легкую добычу. Я тебе не Латкин, я не дам тебе себя сожрать. Я знаешь кто?
Я назвал мое прозвище данное мне стариком Выкваном, означающее «человек притягивающий к себе золото».
Мысль о золоте придавал мне силы. От меня зависели люди, золотоискатели поэтому я никак не мог сдаться или проиграть. Волки санитары леса — вспомнилось мне фраза из школьного курса зоологии. Едят самых больных и слабых животных.
— Я сильный! И у меня прошла нога. Вот смотри!
Я поднял больную ногу и показал ему подошву ботинка.
Волк видя, что я стою лег высунул язык, пытаясь отдышаться. Ему тоже было трудно идти по глубокому снегу. В мои следы он не попадал.
Пару раз в метрах двадцати от меня взмывали куропатки. Будь у меня патроны, я бы наверняка попал бы и обеспечил себя завтраком ужином и обедом, что называется «ол-инклюзив», но я даже не останавливался, безразлично взирая на то, как еда улетает от меня.
Так я и двигался в сторону зимовья пока не нашел небольшой островок стланика, на клочке земли посреди ручья. Для того, чтобы добраться до него нужно было лезть в воду.
Осмотрев свои сырые ботинки я сел на снег и не смотря на то, что у меня был запас сухой одежды, сначала стянул с себя ботинки и носки, затем штаны. Потом снова обул ботинки.
Я промерз бы ледяной воде ручья в любом случае, а вот тащить мокрые штаны в рюкзаке мне стало бы не под силу.
Даже лишние сто-двести грамм, которые могли задержаться в виде влаги, создали
