Я бросилась вперед и влево, поближе к воинам и скалам. У меня откуда-то взялось копье в руке и старый шлем на голове. Шестеро мальчишек, учеников асаев, увязались за мной, кто с копьями, кто с пращами.
Примерно с полчаса ничего не происходило. Воцарилось молчание, какое бывает в небе перед большой бурей.
Потом над стражницким желто-коричневым строем развернулись и заколыхались знамена, раздались звуки рогов и флейт. Строй двинулся навстречу нам – медленно и размеренно. И тут же зазвучали наши рожки.
Теперь мне надо рассказать, как Иешуа обучал наших воинов, пока на это было отпущено время. Если у стражников главным оружием было копье, то у наших стало – щит. Крепкий тяжелый дубовый слегка выгнутый щит, в котором наконечник копья застревал даже при самом сильном ударе. Сомкнутая шеренга, прикрытая от глаз до колен, была практически неуязвима, но главное не в этом. Разогнавшись сначала в быстром шаге, а потом в ритмичном беге, такая шеренга с легкостью опрокидывала строй, вооруженный копьями и небольшими круглыми щитами, – даже если в том строю воины стояли в несколько рядов; но ведь и наша шеренга бежала не одна, и в момент соприкосновения с врагом в спину наших воинов упирались щиты их товарищей, усиливая и без того страшный натиск. А после того, как нарушался вражеский строй и частый гребень копий исчезал, в ход шли наши железные мечи, заточенные до остроты бритвы.
Не буду лгать – я не видела, да и не могла видеть всей битвы; и дело не столько в слабости моих глаз, сколько в облаке легкой, но плотной пыли, тут же поднявшейся из-под множества ног. Но я многое слышала и понимала, что происходит…
Слышно было, как медленно и непреклонно набирают темп ходьбы, а потом бега наши воины. Земля стала как бы огромным полым барабаном или настилом моста, который дрожит и подпрыгивает под множеством бьющих в такт подошв. Наша шеренга была, я думаю, впятеро короче строя противника. Я почти угадала момент удара – с точностью до нескольких сердцебиений.
Наш строй врезался во вражеский несколько левее его центра. Докатился чудовищный звук, который просто ничем не передать. Вопль ужаса вознесся за несколько долей до того, как пришелся самый удар – множеством тяжелых деревянных колотушек по недостаточно защищенным телам. Стражники поняли, что копья здесь ничего не стоят. Возможно, души их вырвались из тел с тем воплем, не знаю. А потом будто захлопнули крышку…
Дальше был сплошной стон или вой.
Те части строя врага, что не попали под удар, вели себя по-разному. Тысяча, оказавшаяся ближе к скалам, почти сразу начала разбегаться, и многие просто побросали оружие и доспехи, чем в большинстве и спаслись. Две же тысячи, что были ближе к берегу, попытались развернуться и охватить наших с фланга. Однако тут в спину им вцепились наши воины, до того обошедшие лагерь по горам. Эти не имели тяжелых щитов и действовали не плотным строем, а россыпью, но и против них у стражников не оказалось защиты – тем более что нападение было внезапным и страшно кровавым. Вот тут я видела, и пыль не все закрыла, как начинает бежать армия. Только что это был гранит, а стал песок. Стражники бросились к переправе и там действительно смешались с отрядом лучников, пытавшимся прийти на помощь. Иордан в этом месте, перед разделением на рукава, довольно широкий, но мелкий, по грудь или шею, и по расчищенному броду его перейти легко; но в сторонах от брода есть и ямы на дне, и камни. Думаю, град из стрел, что обрушили на переправу наши лучники, взял самую малую долю из погибших там. В воде дрались, утратив весь рассудок, свои со своими; река текла кровью, и это не книжное красное слово.
А чуть позже на том берегу появились словно ниоткуда несколько сотен наших воинов…
Но бен-Хиэль был не самым бездарным военачальником. О нет, он был по-своему прекрасен и гениален, и таких других я не знаю нигде. Потеряв более половины войска за каких-то три часа сечи, он сумел преломить панику в своих бойцах и собрать тех, в ком еще не весь иссяк дух, вокруг себя. Желто-коричневые ряды вновь выстроились, плотно сжавшись, поперек Иерихонской дороги, отойдя немного за лагерь и бросив переправу, ставшую ловушкой для многих несчастливых. Ступившие в воду так и не вышли из нее…
Иешуа велел трубить сбор. Увлекшись рубкой бегущих, войско вполне превращалось в разрозненную толпу, уязвимую даже для медлительных кушан. Кроме того, все безумно устали; многие были ранены легко или средне, но держались на ногах благодаря боевому порыву; в новой же схватке сил их могло не хватить.
Линию сбора обозначили семеро всадников с высокими апостолонами – пожалуй, единственным, что у Иешуа осталось от прежнего. Туда двигались, если могли их видеть сквозь плотную пыль, усталые воины; прочие брели на звук рожков. Был бы кстати самый легкий ветер, но его не было; зной набряк, как нарыв, болезненный, еще не готовый прорваться. Я, ведя за собой моих лучников и пращников (число их возросло), устремилась к брошенному лагерю: заняв его дальнюю стену и смотровую вышку, мы могли бы поражать и часть строя врага…
То, что произошло, произошло в четверти стадия от меня и на моих глазах, но я так ничего и не поняла. Иешуа ехал на коне среди других начальников войска, из которых я знала лишь Иегуду Горожанина и Иоханана бар-Забди; навстречу им разрозненно шли раненые или просто слишком усталые воины, повесив свои щиты на спину или волоча их по земле. И вдруг Иешуа исчез в один миг: вот он только что был, а вот его уже нет. Я вскрикнула и бросилась туда, продираясь сквозь ставшую вдруг слишком плотной толпу. Я почти добежала, когда совсем рядом раздался страшный рев: «Барра!!!»
Это были римляне. Их бронзовые шлемы и щиты и красные плащи вдруг оказались совсем рядом, на бросок дротика. Туда! – я послала свой отряд в сторону переправы, а сама попыталась прорваться к Иешуа; тщетно. Меня подхватил вал бегущих. Римляне шли с двух сторон, от Иерихона и от Иерушалайма; чуть позже они показались и на той стороне Иордана; там их попытались задержать, но силы были слишком неравны. Вдруг я снова увидела Иешуа, совсем рядом – но нет, это оказался бар-Забди, накинувший его белый плащ, теперь запятнанный кровью. Он увидел меня и показал: там.
Иешуа несли на сомкнутых щитах; я видела, как волочится рука. Я услышала за спиной голос бар-Забди, вновь запели рожки, и тут же зазвенели мечи. Кто-то схватил меня за руку и поволок; это был Нубо. Я упиралась, но он был много сильнее меня.
Мой труд подошел к концу уже хотя бы потому, что писать больше не на чем. Я могу послать мальчика в город, но это будет не скоро; да и нужно ли? Все, что я хотела рассказать, я рассказала; Шаул же, назвавший себя Наималейшим, перестал быть мне интересен; я знаю, чего он добивается. Да, он и те, кто стоит над ним, хотят пошатнуть еврейскую веру и внедрить новое язычество, дабы укрепить власть империи, и мне все равно, получится это у них или нет. Мне жаль только, что они используют для этого добрую память о моем брате. Но я бессильна им помешать.
…Римляне разгромили нас, усталых и не успевших собраться. Впрочем, успевших они разгромили бы тоже. Я не знаю армии, которая могла бы им противостоять даже по силам один в один; здесь же их было больше вдвое, чем нас.
Погибли почти все, кого я знала. Крепость Зегеду взяли к вечеру, и в ней потом еще несколько дней что-то горело. Всего в плен к римлянам попало полторы тысячи мужчин и шестьсот женщин и детей. Мужчин распяли на столбах вдоль Иерихонской дороги; детей и женщин продали в рабство. Избежать этой участи сумели сотни две, не более. Мы с Нубо отлежались в темной лощине, под терновым кустом, слыша, как в трех локтях над головами хлопают сандалии римских солдат.
Потом мы ушли, изображая из себя мирных беженцев.
На одном из столбов я видела Иоханана бар-Забди. Не знаю, был ли он жив к тому времени или уже нет. Его прибили коленями вбок, с дощечкой-седалищем, так что он мог прожить и несколько дней; не знаю.
Тела погибших наших зарыли вблизи крепости в двух огромных рвах. Я думаю, что Иешуа тоже лежит где-то там, среди людей, которые верили ему и которым верил он сам.
Иегуда сумел тогда спасти Марию. Они бежали по старой Содомской дороге вместе с десятком воинов. Позже они нашли пристанище у Ареты; однако, попав из-за последних событий в страшную немилость к Вителию, Арета счел за благо отослать беглецов еще дальше, в Египет; известно, что в ту пору между наместниками Сирии и Египта не было дружбы, а была вражда.
В Египте Мария родила сына, которого назвала в честь деда Антипатром.
Три года спустя, когда Пилат уже был отозван, Ханан, ощутив свою полную неподконтрольность, послал отряд тайных убийц за Марией. Они захватили Филарета и пытали его так, что он показал им дом Марии. Убийцам удалось войти в дом, удавить Иегуду и Марию и похитить ребенка. Говорят, Ханан мучительно умертвил его во время своих богопротивных магических практик. Может быть, да, может быть, нет. Скорее, я думаю, просто убил.
