если та сейчас прольётся (если я позволю Наде Бобровой её пролить).
— Ведь он ей не нужен! — сказала Надежда. — Она только морочила Славику голову. И мешала мне. Разве не так? Вон как примчалась сюда на твой зов! А я ведь знала, что так и будет! Она влюблена в тебя, Усик — не в него.
Тёмное полотно неба сегодня оставалось без серых разводов облаков. Это я заметил ещё, когда прятался за каменным постаментом. Увидел яркий лунный диск над Светиной головой — когда минуту назад проходил мимо Пимочкиной (полнолуние было лишь пару дней назад). Но сейчас я не обращал внимания на небо — смотрел Бобровой в глаза. Видел там очертания своей фигуры и яркие пятна фонаря. Те не мигали: Надя не моргала. Рассматривал в больших зрачках девушки своё крохотное отражение. Но следил я и за правой рукой Нади — той, что сжимала деревянную рукоять молотка.
— Так почему она не оставила Славу в покое? — спросила Надя. — Я ведь просила её. Просила тебя?!
Последнюю фразу она прокричала: адресовала её не мне.
— Брось молоток и уходи, — повторил я.
Нападать на Боброву не видел смысла. Осенью женщин насиловала и убивала точно не она. Поэтому пока я не мог Наде ничего предъявить. Мог бы избить на глазах у Пимочкиной её подругу (для Светы мой поступок выглядел бы именно так), схлопотать статью за хулиганство и нанесение побоев: не сомневался, что комсорг свидетельствовала бы против меня. Провинностей у Нади перед законом не было — до нанесения того единственного смертельного удара. Её не посадят в тюрьму только за появление в Пушкинском парке с молотком в руках. А доводить дело до удара по голове Пимочкиной я не собирался (да и не докажу потом, что убила Светлану Боброва — не я).
Надя усмехнулась.
— Нееет, — протянула она. — Никуда я не уйду. Пока не пристукну эту гадину.
Она указала рукой мимо меня — туда, где стояла Света. Вновь затрещали нитки на её пальто. Тускло блеснул железный боёк молотка.
— Надя, о чём ты говоришь? — раздался за моей спиной голос Пимочкиной.
Я услышал позади себя хруст снега.
— Стой на месте, Света!
Поднял руку — ту самую, в которой сжимал кастет. Вновь продемонстрировал его Бобровой; при этом показал своё оружие и комсоргу. Не обернулся. Хотя очень хотел это сделать. Но сдержал свой порыв. Не отводил взгляд от раскрасневшегося лица Бобровой. Новый порыв ветра стряхнул на нас снежную перхоть с каменной головы поэта. Припорошил мелкими льдинками мою шапку, посыпал будто бриллиантовой пылью Надино пальто. Мой резкий приказ подействовал: скрип шагов стих. А может, Пимочкину остановил вид свинчатки в моей руке. Если она вообще обратила на неё внимание.
— Брось молоток, — вновь сказал я Наде. — Справиться со мной он тебе не поможет — даже не надейся. К Свете я тебя не подпущу. Или сомневаешься?
Боброва смерила меня взглядом — пренебрежительным, насмешливым.
Демонстративно пожала плечами.
— Да пожалуйста, — сказала она.
Швырнула молоток мне под ноги. Не метнула его мне в лицо или в грудь — выбросила инструмент, как ненужную вещь. Тут же сунула руку в карман пальто. И вынула револьвер — тот самый чёрный наган с серебряными накладками на рукояти, которым хвасталась перед нами в новогоднюю ночь. «Г.В. Боброву. За беспощадную борьбу с к-р. От П.П.О.Г.П.У.З.С.К. 21.04.34г.» — всплыла в моей памяти картинка с памятной гравировкой на серебристом фоне. Кончик револьверного ствола прочертил дугу в воздухе. И вздрогнул. Резкий хлопок ударил по моим барабанным перепонкам.
Я пошатнулся, будто меня толкнули в грудь. Взмахнул неуклюже руками: вдруг утратил равновесие. Скользнул подошвами ботинок по утоптанному тротуару. Ноги рванули вперёд, но остальные части моего тела за ними не последовали: на мгновение замерли и тут же устремились к земле, лишившись точки опоры. Мелькнули перед глазами дуло нагана, Надино лицо, желтоватый лунный диск. Замельтешили в воздухе передо мной похожие на светлячков яркие точки. Заметил я и стоявшую в трёх шагах позади меня Свету — когда врезался ягодицами в покрытый плотным слоем снега тротуар.
Тело среагировало на падение болью. Но боль появилась не в области копчика — в груди. Воздух с резким шипением вырвался из моих ноздрей. Я клацнул зубами чудом не прикусил язык. Упёрся в снег ладонью — не повалился на спину. Рассмотрел лежавший на тротуаре в паре шагов от меня молоток. Не разглядывал его долго — тут же отыскал взглядом Боброву. Увидел, как Надина рука направила дуло револьвера поверх меня (на Пимочкину), и как её палец нажал на спусковой крючок. Вот только звук выстрела я не услышал. «Почистить бы надо», — вспомнил слова Аверина.
Не дожидался, пока Боброва устранит неисправность в револьвере — перекатился на бок, рывком поднялся на ноги. Вздрогнул от резкой боли в груди; поморщился, услышав треск разорвавшихся ниток на своём пальто. И вновь заглянул в дуло нагана. Теперь оно смотрело мне в переносицу. Не играл с ним в гляделки — шагнул ему навстречу. Накрыл револьвер ладонью, отвёл его ствол вниз и в сторону от своего лица. И тут же ударил Боброву в челюсть. Свинчатка врезалась в человеческую кость. Надина голова запрокинулась. Бить по ней второй раз я не стал: смотрел, как бесчувственное тело повалилось на землю.
«Молодец, Димочка, — подумал я. — Настоящий комсомолец. Вырубил с первого удара. Девушку. Свинцовым кастетом». Пнул выпавший из руки Надежды наган — отбросил его в сугроб. Склонился над Бобровой. Не искал на её шее толчкообразные колебания стенок артерий. Перевернул тело девушки на живот, стащил с себя шарф. Отработанными на маньяках движениями связал Наде за спиной руки. Спешил: с каждым мгновением я чувствовал всё меньше сил и желания с Бобровой бороться. Должно быть, навалился тот самый «отходняк», что наступал не только после пьянки, но и после сильного волнения и тяжёлой работы.
А ещё вернулась уже подзабытая за почти пять месяцев жизни в молодом теле сердечная боль. «Неужто я так перенервничал?» — промелькнула в голове мысль. Опустился на колени: почувствовал головокружение. Повернулся к Пимочкиной. Света сейчас походила на памятник Пушкину — такая же неподвижная. Прижимала к груди варежки, смотрела на меня и на тело Бобровой, приоткрыв рот. Увидел у ног комсорга знакомую шапку — не сразу сообразил, что это моя: не понял, когда её потерял. Мысленно махнул на неё рукой. И
