итогам свободу вероисповедания и равные права с дворянством. Получите, конечно, но ненадолго, потому что русская революция на этом не остановится. И вы потеряете все, как и мы с Гогелем в качестве представителей класса паразитической аристократии. Мы все потеряем всё: положение в обществе, имущество и, главное, родину. А то и жизнь. И свою, и детей, и внуков.
— Вы сгущаете краски, — осторожно заметил Гогель. — У нас же не Париж. Все совершенно спокойно.
— Я просто чувствую запах гари от будущего пожара, — сказал Саша. — А вы — нет. И поэтому я кажусь вам сумасшедшим.
— Нет, что вы! — горячо возразил Гогель.
А Гучков энергично помотал головой.
— Любит, конечно, поспать Русь-матушка, — продолжил мысль Саша, — но, если уж проснётся, мало не покажется никому.
И перевел взгляд на Гучкова.
— Помните, вчера мы с вами проезжали мимо Благородного собрания?
— Да, — кивнул Ефим Федорович, — конечно.
— И вспоминали речь моего отца, — продолжил Саша. — Про то, что освободить крестьян лучше сверху, чем снизу?
— Помню, — согласился Гучков.
— Так вот, улучшить жизнь рабочих тоже лучше сверху, чем снизу. Это другой аспект той же проблемы. Сейчас она не кажется серьезной, просто потому что мало промышленности — мало пролетариата. Но пройдет время, и проблемы крестьянства покажутся ерундой по сравнению с рабочим вопросом.
— Итак, что можно сделать прямо сейчас, — продолжил Саша. — Во-первых, хотя бы разделить спальни на мужские, женские и для семейных.
Он поморщился при воспоминании о гендерно-нейтральной казарме.
— А то у вас же все вповалку: мужики, бабы, молодые парни и взрослые девушки.
— Хорошо, — обреченно согласился Гучков. — Это возможно.
— Во-вторых, надо дать рабочим матрасы, одеяла, подушки и постельное бельё. Не думаю, что это сумасшедшие деньги.
— Да они не знают, как этим пользоваться! — воскликнул хозяин. — Все испортят! Бельё будет из белого станет черным! А что не замызгают — разорвут на портянки.
Ну, да! Если нет белья в тюремной камере, оправдания те же: разорвут всё заключенные!
— Ефим Федорович, а ваш дед крепостной крестьянин тоже не умел пользоваться бельем? — поинтересовался Саша.
— Отец, — поправил Гучков.
— Там более. Как же быстро люди склонны забывать о своих корнях! Так научился почетный гражданин Федор Гучков пользоваться постельным бельём хотя бы к концу жизни?
Ефим Федорович промолчал.
— Вот и они научатся, — ответил за него Саша.
— Мы посчитаем, — пообещал мануфактур-советник.
— Посчитайте, — согласился Саша. — А в Москву я ещё не раз вернусь. Обещаю. Мне нравится этот город. Он как-то теплее Питера.
— Будем рады, Ваше Высочество, — заученно пообещал Гучков.
— Это не всё, — сказал Саша. — В-третьих, казарму надо расселять и разгораживать на отдельные комнаты. И не только для семейных, но и для одиноких. Человеку нужно личное пространство. По себе знаю. Чтобы у каждого был ключ, и никто не опасался, что его ограбят, если он снимет на ночь сапоги. И никаких переходящих спальных мест!
— Но тогда половина рабочих останется без жилья, — заметил Гучков.
— Аренду в городе просубсидируете.
Гучков вздохнул.
— И перейдете к десятичасовым сменам с перерывом на обед, — продолжил Саша. — На первое время. Чтобы закон о восьмичасовом рабочем дне не застал вас врасплох. А я его продавлю!
Самое интересное, что Гогель слушал это все и не вмешивался.
— И это только начало, — сказал Саша. — Для рабочих нужно строить нормальное жильё с отдельными квартирами. Пусть маленькими. Пусть сначала для рабочей аристократии. Но жильё должно стать их собственностью.
— Собственностью! — поразился Гучков. — Даже генералы снимают.
— Именно, — сказал Саша. — Чтобы у нас были не пролетарии, а собственники недвижимости, которым есть что терять. Это не такая уж фантастика, Ефим Федорович. Берёте посильный первоначальный взнос, а потом — рассрочка лет на двадцать. Можно под процент. Скажем, 5–6 годовых. Может, ещё заработаете. Посчитайте. Мне самому интересно, насколько этот проект осуществим на данном этапе экономического развития.
Гучков задумался и наконец медленно кивнул.
— И не думайте, что моя единственная цель вас разорить, — улыбнулся Саша. — Я вообще этой цели не преследую.
Гучков приподнял брови, но промолчал.
— Кстати, по поводу школы для девочек, — проговорил Саша. — Вы, наверное, думаете, что сумасшедший царевич, начитавшись Герцена, проповедует социалистическое равенство полов?
— Нет, что вы! — возразил Ефим Федорович. — Только круглый дурак может счесть вас сумасшедшим.
— Так вот, — продолжил Саша. — Культуру детям передаёт мать. Поэтому, если вы научите грамоте мальчиков, вы сделаете грамотным одно поколение, а если девочек — и все последующие, потому что женщины научат своих детей. Так что, если вы хотите грамотных рабочих, я вам предлагаю серьёзно сэкономить.
— Посчитаем, — усмехнулся Гучков.
За спиной послышались шаги.
Саша обернулся.
К беседке бежал гучковский лакей.
Подлетел, низко поклонился.
— Разрешите доложить, Ваше Императорское Высочество? — задыхаясь спросил он.
— Вас просит принять генерал-губернатор Москвы граф Сергей Григорьевич Строганов! — провозгласил лакей.
— Да, разумеется, — сказал Саша.
И перевел взгляд на Гучкова.
— Можно Его Сиятельству войти на территорию фабрики?
— Да! — сказал хозяин. — Конечно.
Лакей убежал, а Саша решил, что успеет.
Он вынул из кармана тяжёлые золотые часы и опустил себе на открытую ладонь.
— Ефим Фёдорович, этот подарок я приготовил для вас ещё вчера. Сегодня, когда я увидел рабочие казармы, честно говоря, я решил оставить часы у себя. Но у меня было время подумать. Знаете, до сегодняшнего дня я считал, что достаточно дать людям, как говорит Герцен, «человеческие права», и это предотвратит революцию. Но вы открыли мне глаза: человеческие условия жизни не менее необходимы. Так что возьмите. Спасибо за науку!
И он протянул часы Гучкову, который с поклоном их принял.
К беседке, в сопровождении лакея, шёл высокий подтянутый старик в генеральском мундире и при орденах. Он опирался на палку и слегка прихрамывал.
Саша встал навстречу.
— Его Сиятельство граф Сергей Григорьевич Строганов, генерал-губернатор Москвы, — представил лакей.
Старик низко поклонился. У него был высокий лоб в обрамлении седых волос, седые бакенбарды и выбритый подбородок. На груди — георгиевский крест и алмазная звезда ордена Александра Невского. Ну, и так по
