Ознакомительная версия.
Генеральный писарь Выговский, болезненно морщась, отложил перо и растер левой ладонью затекшую правую кисть. Целая стопка исписанных листов громоздилась по одну сторону от него, а другая (правда, гораздо более тонкая) еще только ждала своей очереди… Ужас! В голове был полный сумбур, слезились от напряжения покрасневшие глаза.
Да, нелегкое это дело – занимать такую должность при особе пана гетмана! Впрочем, грех жаловаться. Трудишься, словно хлоп на панском поле, однако и жалованье хорошее, и почет. А главное…
Выговский, чуть заметно вздрогнув, боязливо оглянулся, словно кто-то мог подслушать его потаенные мысли.
Гетман уже как-то задавал ему вопрос: справляется ли он, не слишком ли устает? Может, дать в помощь толкового человека или даже двух? Это же такой тяжкий труд – самому гору бумаг составлять, писать вчерне, потом – набело… Пусть хоть часть дела на себя возьмут, черновики пишут, к примеру! И он тогда отказался, не забыв смиренно поблагодарить за заботу. Мол, ради святого дела можно и перетерпеть усталость, а чем меньше людей посвящено в их тайны, тем лучше. Иные бумаги-то на вес золота, даже еще больше! Не приведи бог, помощник окажется ненадежным, проболтается спьяну или вовсе к ляхам сбежит… Хмельницкий, выслушав, одобрительно кивнул: верно рассуждаешь, Иване! И от щедрот своих наградил пышным жупаном со своего плеча и горстью червонцев.
Да, с гетманом ему повезло, ничего не скажешь! Особенно если всякий раз находить правильный подход и угадывать настроение… А это у него хорошо получается. Очень даже хорошо! Не зря многие казаки по-прежнему волками глядят: перевертыш, ляшский прислужник, улестил гетмана, в доверие влез! Но есть и немало таких, которые начали перед ним заискивать, улыбаются во весь рот да кличут по имени-отчеству: «Иване Остаповичу», хоть порой сами ему в отцы годятся… Понимают, что такое – генеральный писарь, особа, приближенная к пану гетману!
Что же, пусть привыкают. Придет время – еще ниже будут кланяться. Когда в его руке заблестит серебряная булава…
Он выбрал свою судьбу, накрепко связав ее с Хмельницким. Надо поддерживать сильного. А коли пан гетман благополучно избежал столько опасностей, не только сохранив голову, но и многократно окрепнув, – значит, он не только силен, но и любимец Фортуны. И тот, кто будет рядом с ним, разделяя все труды и заботы, получит щедрую награду.
Правда, Фортуна – дама капризная… Не вышло бы так, что наградою послужит заостренный кол или пеньковая веревка… Как ты ни крути, они – бунтовщики. Мятежники. Изменники. Пока оная дама им благоволила: два польских отряда разбиты вдребезги, коронный гетман Николай Потоцкий в плену у татар, а сын его Стефан уже в мире ином… Но что будет, коли Речь Посполитая двинет на них по-настоящему крупные силы? Да еще поставив во главе умелого полководца, вроде князя Яремы Вишневецкого?
Генеральный писарь зябко передернул плечами, хотя июньский день выдался неимоверно знойным…
Надо надеяться на лучшее. Или пан, или пропал! В любом случае влачить прежнее существование нищего шляхтича он не будет. Попробовал другой жизни, сытой и роскошной. Ему понравилось. Надо держаться Хмельницкого. И стать для него незаменимым человеком. Тем, без кого гетман не сможет обойтись. Кому будет поверять самые потаенные мысли свои, самые мучительные колебания… А на склоне лет передаст свою булаву.
Кому же еще? Полковников много, однако же все они равны меж собою. Выделишь одного, возвысишь – начнутся обиды, гвалты, а там и до разброда с кровопролитием недалеко. Умный и осторожный Хмельницкий ни за что не пойдет на такой риск.
Правда, у него два сына! Но, хвала Господу, младший из них, Юрий, слаб и здоровьем, и умом. Какой из него гетман? Старший же, Тимош, прямая противоположность брату, и ума хватает, и силы – хоть отбавляй! Добрый казак… Однако же горяч, как порох, в любую стычку летит сломя голову, в первом ряду. То ли торопится храбрость свою и удаль выказать, чтобы за равного считали, то ли смерть свою ищет… Так ведь и найдет же, ей-ей, найдет! Один шальной выстрел, один взмах сабли… На войне это вещь самая обычная. Чует сердце, недолго осталось жить Тимошу… В крайнем случае, всегда можно найти надежного человека, не брезгующего грязной работой…
Потому – терпеть надо, на усталость не жаловаться и ждать, ждать! Бог любит терпеливых.
И – без всяких помощников! Чтобы никто на его место генерального писаря не зарился, не подсиживал… А главное, чтобы больше никто к гетманским тайнам, которым цены нет, доступа не имел…
Побагровевшее лицо пана Чаплинского медленно белело. Лицо женщины, напротив, багровело, так, что стал невидимым алый след от мужской пятерни на ее левой щеке. Глаза Елены, в которых смешались потрясение, ужас и ненависть, буквально прожигали пана подстаросту Чигиринского. Высокая грудь вздымалась, тонкие пальцы тряслись.
– Пан… поднял руку на даму?! – каким-то страшным, свистящим шепотом произнесла она. – Тот, кто смел называть себя благородным шляхтичем?! Нет, пан больше не шляхтич… не смеет так называться… Мужик! Хлоп!!!
Чаплинский больше не притворялся, он сбросил маску. Откинув голову и уперев руки в бока, презрительно расхохотался:
– Ну, тогда и пани – никакая не пани! Тем более что письменных доказательств ее благородного происхождения я не видел… А на словах можно какую угодно чушь наплести! Может, она мещанка… А может, и хлопка! Благородная пани едва ли легла бы под казачьего сотника, да еще не обручившись с ним, даже по схизматскому обычаю…
Женщина прижала ладони к вискам. У нее был вид безумной.
– Дура… – прошептала она посеревшими трясущимися губами. – Какая же я дура! На кого променяла!..
Боярин Борис Иванович Морозов, до сего дня – самый близкий к царю человек, первый его советчик, не выдержав, отвел взгляд в сторону. До того невыносимо было видеть панический, животный ужас в глазах другого боярина – Леонтия Плещеева.
Но уши заткнуть он не мог: в присутствии государя это было немыслимо. Потому, стискивая зубы и чувствуя мучительные спазмы в похолодевшем животе, Морозов страстно молился: «Господи, поскорее бы кончилось…» Ведь рыдающие вопли Плещеева могли потрясти любого.
– Государь, за что?! – выл он, вцепившись мертвой хваткой утопающего в царский сапог. – Неужели я самый виноватый?! Ведь иные куда пуще меня воровали! Все забери! И дом, и имения, и казну! В рубашке одной готов остаться, на паперть с протянутой рукой пойду, только живота не лишай! Вели кнутом ободрать как липку! Только пощади, государь! Пощади! Ведь даже мышь, и та жить хочет… Не выдай на смертную муку!
Ознакомительная версия.
