Сумма вырисовывалась действительно весьма немаленькая. Дело в том, что вдовицы перестали платить щитовые деньги сразу после смерти своих мужей и за два года задолжали каждая за восемьдесят дней службы.
Система дворянских воинских повинностей в Бургундском герцогстве особой оригинальностью не отличалась. Каждый лен, в зависимости от своего годового дохода, выставлял определенное количество вооруженных служивых, возглавляемых своим хозяином. То есть владельцем лена. Причем их вооружение также строго оговаривалось. Оные обязывались служить своему господину ровно сорок дней в году. Бесплатно. Совсем. Причем там, где укажет герцог, хоть в Московии. В случае невозможности или нежелания выставить свое копье ленники платили так называемые щитовые деньги. То есть откуп от службы. Причем Карл после введения системы ордонансных рот предпочитал собирать щитовые, ибо дворянское ополчение по своим боевым качествам в подметки не годилось регулярным жандармам.
Размер щитовых высчитывался просто. По Сен-Максиминскому ордонансу Карла каждый владелец лена с годовым доходом свыше трехсот шестидесяти ливров должен был поставить одного жандарма вместе с кутилье и пажом, и шесть пеших лучников. Каждый владелец лена с двухстами сорока ливрами дохода – одного жандарма с кутилье и пажом. А владелец со ста сорока ливрами дохода – четырех пеших латников. Воинские повинности по промежуточным доходам тоже высчитывались незатейливо.
Вот и щитовые начислялись исходя из суммы найма и содержания наемного отряда, аналогичного выставляемому по вассальному оммажу… Ну, и еще немного в пользу герцога. То есть даже больше. А жалованье в бургундской армии в настоящее время на порядок превышает денежное содержание армий других государств. Поэтому щитовые были весьма значительными. Гораздо дешевле получалось с грехом пополам снарядить отряд.
Чиновничья братия установила, что лен Брескенс обладает доходом в сто сорок ливров в год. Следовательно, должен казне сумму из расчета содержания и оплаты четырех пеших воинов. Двух пикинеров и двух лучников в полном вооружении. А это жалованье в размере двух с половиной ливров каждому в месяц, кормовые, постойные, фуражные, расходы на экипировку… В общем, на Брескенс повесили ни много ни мало пятьдесят ливров долгу – это вместе со штрафом и пеней. Собственно, и лен Груде ожидало приблизительно то же.
Я сидел за столом, попивая винцо, и с удовольствием смотрел на мамашу Гвендолен, судорожно хватавшую ртом воздух. Так тебе и надо, стерва малахольная. Жалко тебе было, что я дочурок твоих поцеловал… теперь получай.
Честно сказать, особо неподъемной сумма для них не была. Лены богатые, но это надо платить звонкой монетой. Сыром, окороками и колбасой казна долг не возьмет. Лишние хлопоты, опять же пеня капает за промедление. В общем, хоть караул кричи… Сплошной убыток и разорение.
Чиновники продолжали стращать ленниц по нарастающей. Потрясали своими бляхами и разными грамотами, грозились совсем лишить лена… И все это продолжалось ровно до того момента, пока в игру не вступил я. Собственно, так заранее и оговаривалось с Амбруазом де Аршамбо. Они моих вассалов стращают до икоты, а я выступаю благодетелем и спасителем.
И я выступил…
– Право слово, меня не устраивает подобное положение дел… – Я сделал глубокомысленную паузу и потратил ее на внимательное рассматривание серебряного бокала, из которого перед этим понемногу отпивал вино, наблюдая за образцово-показательным выкручиванием рук моим ленникам.
Рассматривал бокал и чувствовал на себе взгляды трех женщин. Очень заинтересованные взгляды. Полные надежды и одновременно – страха. Ну и правильно: сюзерен я или как? Могу казнить или миловать по своему усмотрению. Только вот дамам очень хочется, чтобы я их оборонил и защитил от настырных чиновников, на которых абсолютно не действуют стандартные женские ухищрения типа умоляющих взглядов и трагического заламывания рук. Кстати, дамы действовали совсем по-разному.
Мамаша Гвендолен действительно давила на жалость. Даже слезу пустила, хотя искренностью ее действия и не пахли, очень ненатурально у нее получалось.
Брунгильда кипела искренним и праведным гневом, и я думаю, если бы герольды заявились бы к ней без свидетелей… то есть без меня, то участь их, скорее всего, была бы незавидной. Великанша просто скормила бы их своим собакам – и все. Как-то так, хотя я могу и ошибаться: все-таки она женщина и, следовательно, ее поступки мужской логике абсолютно не подвластны.
А вот Шарлотта откровенно забавлялась действом. Непосредственно улыбалась, легкими репликами не то что бы успокаивала ситуацию, а даже, наоборот, сознательно ее разжигала, удостаиваясь за это свирепых осуждающих взглядов от своей матушки. М-да… женщина-загадка. Или она давно просчитала ситуацию и реально понимает, что я не допущу разорения своих ленников, или ей просто наплевать и денежки у нее есть.
Пока непонятно, однако, но интерес у меня к ней растет с каждой секундой.
Посчитав, что дальше пауза будет выглядеть неприличной, я заговорил:
– Я уверен, что в действиях дам нет преступного умысла на причинение ущерба Бургундской короне…
После этих слов мамаша Гвендолен и Брунгильда уставились на меня с великой надеждой, а Шарлотта – несколько удивленно… нет, не так… с тщательно скрываемым интересом. Вот… это более точное определение.
– Я также уверен, что дама ван Брескенс и дама ван Груде готовы прояснить вам столь досадное недоразумение. И я готов помочь им в этом.
В глазах мамаши недоверчивость стала постепенно сменяться зачатками великой приязни и даже любви ко мне.
Брунгильда торжествующе хмыкнула и уставилась на мамашу с нескрываемым превосходством. Типа: «Вот видишь, а ты нам не давала целоваться! И вообще – это я его нашла».
А Шарлотта просто загадочно улыбнулась, но что эта улыбка означала, я так и не расшифровал.
– Предлагаю решить вопрос следующим образом…
Выслушав меня, дамы единогласно решили, что я великий благодетель и спаситель, и единогласно согласились на мои условия. Собственно, и деваться им было некуда. Хотя что подумала в реальности Шарлотта, я опять не понял. Понял лишь, что оная дамочка великим умом обладает… или хитростью… что, впрочем, вполне однозначно.
Я получал по договору три десятка крепких, пригодных к воинскому делу сервов мужского пола в бессрочное пользование.
Также в мою собственность поступало два десятка мальчиков до пятнадцати лет возрастом, которых я собирался определить в ученики по их способностям.
