Блин, что ж сон-то не идет! Не выдержав, тихо встаю, натягиваю трико, неслышно открываю дверь и выхожу в коридор. Здесь такая же тишина. Пойти свежим воздухом что ли подышать, может, сон нагуляю… И обнаруживаю сидящего на ступеньке крыльца Морозова, смолящего сигарету. Похоже, не первую, в пепельнице у его ног покоится пара окурков.
— Что, тоже не спится? — спрашивает он.
— Да, Николай Петрович, не идет что-то сон. А вы чего бодрствуете?
— После такой игры взбодришься… Давление вон подпрыгнуло, до сих пор сердце вскачь. Я уж, честно скажу, рюмку коньяка опрокинул, хоть немного полегчало.
Помолчали. Я глядел на серебристые в свете луны очертания Грей-колледжа, из-под крыши которого то и дело выпархивали летучие мыши. Подумалось, как там Ленка? Смотрит игры нашей сборной? Наверняка смотрит, вроде бы и на Союз идут прямые трансляции. Первый чемпионат мира, когда советские граждане получили возможность наблюдать за происходящим на полях Англии в прямом эфире. В крайнем случае, не имеющие телеприемников собираются у радиоточек. И вот моя Ленка смотрит, и наверняка недоумевает, почему это ее Ежик не играет. А Ежик вот сейчас постарается как раз выяснить этот вопрос.
— Николай Петрович…
— А? — встрепенулся Морозов, который тоже думал о чем-то своем.
— Толик Банишевский, похоже, с немцами не сможет сыграть.
— Да, знатно его венгр поддел. Судья либералом оказался, после таких подкатов удалять с поля надо, а он устным внушением обошелся… А ты никак уговаривать меня собрался выпустить тебя против сборной ФРГ? — хитро прищурился он.
— Не, ну не то чтобы уговаривать. Так, интересуюсь.
— Что тебе сказать… Завтра точно решим, посоветуемся с тренерами и Киселевым, Гранаткин обещал заехать, опять же… Вполне вероятно, что тебе придется готовиться к полуфиналу. Ладно, нечего тут высиживать, пойду постараюсь уснуть, и ты давай в постель. Недаром говорится — утро вечера мудренее.
В отличие от Сандерленда и тем более Мидлсбро родина 'битлов' встретила нас атмосферой настоящего футбольного праздника. Улицы Ливерпуля были украшены гирляндами цветов, в окнах, на дверях и фасадах домов красовались бесчисленные плакаты, транспаранты и фотографии, посвященные первенству мира.
Туда же, в Ливерпуль нагрянула многотысячная армия туристов из ФРГ. Они наполнили город криком, визгом и завываниями труб, не дававшими покоя даже ночью. Эти паразиты заселились в том числе и в наш отель, и сутки напролет колобродили, распевая песни на своем лающем языке.
Я все это время находился в подвешенном состоянии. Наутро после наших ночных посиделок Морозов так и не высказался по теме моего возвращения в основной состав, а на мой вопросительный взгляд успокаивающе ответил:
— Твой вопрос пока находится в стадии обсуждения. Всему свое время.
Надо было ответить, что нервные клетки не восстанавливаются. А у меня внутри все горело, даже температура поднялась от переживаний до 37,8. Потому что я одним местом чуял: если не выйду на полуфинал — ловить нашим нечего. Разве что заменивший Поркуяна в составе сборной Стрельцов совершит чудо. Сюжет ТОЙ полуфинальной игры я помнил довольно отчетливо. Уже на первых минутах Сабо получает травму голеностопа и практически весь матч находится вне игры, передвигаясь пешком. Да еще и Численко на экваторе встречи заработал удаление, не выдержав ударов исподтишка немецкого защитника. Вот только фамилия негодяя в памяти не отложилась, но все равно нужно Игорю посоветовать не вестись на провокации.
Радовало хотя бы, что Шестернев будет играть здоровым, в той истории он вышел против гансов с перевязанным плечом, поврежденным в игре с венграми. В этой реальности четвертьфинал обошелся для него без серьезных последствий, если не считать обычных синяков. Впрочем, кровоподтеками могли похвастаться все футболисты сборной, а Толе Банишевскому и вовсе голеностоп свернули.
Незадолго до перерыва Халлер забьет первый мяч, а во втором тайме Беккенбауэр дальним ударом снова огорчит Яшина. На мой взгляд, те мячи отнюдь не казались неберущимися. Халлер не очень сильно пробил в ближний угол, а Беккенбауэр выстрелил из-за пределов штрафной, и Иваныч даже не сделал попытки распластаться в прыжке, неуклюже шагнув к правой от себя штанге.
Под занавес игры Поркуян один мяч отыграл, имел еще момент, но не попал в ворота. В общем, игравшая половину матча практически вдевятером наша сборная уступила — 1:2.
Утром в день игры, 25 июля, состоялось собрание команды, на котором ввиду важности предстоящего поединка присутствовали даже Гранаткин со своим верным оруженосцем Ряшенцевым. Это не считая Киселева, скромно присевшего в уголке. Присутствие таких персон на Морозова всегда действовало не лучшим образом, вот и сейчас он то и дело сбивался, пытаясь выжать что-то высокопарное, хотя обычно ограничивался коротким напутствием.
— Николай Петрович, давай я, что ли, пару слов скажу, — не выдержал Гранаткин, отодвигая тренера в сторону. — Товарищи… Ребята! Вам сегодня предстоит ответственный матч, ну, вы это и без меня прекрасно знаете. На вас смотрит вся страна, весь советский народ, 220 миллионов русских, украинцев, белорусов, грузин, армян, азербайджанцев, узбеков, таджиков, эстонцев — вся страна приникнет сегодня вечером к мембранам радиоточек. Такой поддержки не будет ни у одной сборной мира! Имеем ли мы право сегодня проиграть?
— Нет, Валентин Александрович, не имеем, — бодро ответил Шестернев, уловив направленный в свою сторону взгляд Гранаткина.
— Правильно, не имеем! А потому, выходя на поле, каждый из вас должен помнить, что бьется сегодня не за себя, не за своих коллег по сборной, а за великую и многонациональную страну под названием Союз Советских Социалистических Республик!
И тут всех удивил, даже, я бы сказал, потряс Ряшенцев. Он вдруг вскочил, выпятил грудь колесом, одновременно втянув живот и, дирижируя сжатой в кулак правой рукой, затянул во весь голос:
— Союз нерушимый республик свободных…
Присутствующие, недоуменного переглядываясь, тоже поднялись, и вскоре гимн СССР голосил нестройный хор футболистов и руководящего состава сборной. Мне не оставалось ничего другого, как присоединиться к этой акции гротескного патриотизма. Однако к середине гимна хор явно постройнел, песня лилась громко и слаженно, аж стекла звенели и мурашки бежали куда-то по своим делам, а под занавес исполнения в залу заглянул перепуганный администратор отеля, чтобы узнать, что это здесь вообще происходит.
— Ну, Коля, ты и дал! — вытирая платком потную залысину, выдохнул Гранаткин. — Это кто же тебя надоумил?
