Туман в глазах, как в первом бою. Пищальщики побежали, когда на подмогу рванулись из дворца верные княгине дворяне. Интересно, кто‑то с Еленой и Иваном остался? И что со вторыми частями караулов, по моему настоянию набранными из этих самых пищальщиков?
Не надо недооценивать московского служилого латника. Да, большей части привычнее сыпать стрелами, чем работать саблей. Но уж не краснокафтанное еще воинство они проредили крепко. Не зародышу будущих стрельцов соревноваться с профессиональными воинами в ближнем бою. Практика, как известно, первое дело в учении ‑ и этой самой практики сабельного боя у спешенной сейчас конницы куда побольше, чем у ополченцев.
Я не хотел устраивать эту бойню. Ни запланированную резню верхушки, на которую и Елену и Ивана Оболенского удалось уговорить только под клятвой, что если придумаю иной способ, немедленно отменю план, ни то, что творилось сейчас в кремлевском дворе. Полностью надежных людей в Кремле было около ста пятидесяти человек. Полсотни постоянно в караулах у 'узловых' точек, остальные ‑ 'готовая'[13] и отдыхающая смены. Узнав о бунте, не говоря дурного слова, посекли саблями караульных стрельцов, не разбирая, кто виноват, а кто нет ‑ и выхлестнули из дверей и с крылечек не перепуганные кремлевские жильцы, конюхи да няньки с поварами, а вошедшие уже в раж 'верные'. Еще кое‑кто из постоянных кремлевских обитателей присоединился. Так что, живых стрельцов просто не осталось. В 'агитаторе' опознали одного из ближников старшего Шуйского, и немедленно ломанулись к подворью, благо недалеко было.
Москва замерла. После того, как подошли подкрепления к 'верным княгине людям', несколько дней в городе было самое настоящее царство террора. Напуганная тем, что пищальщики из горожан так легко и организованно поддались на уговоры Шуйских, Елена велела разбивать подворья их сторонников, а заодно не забывать и о друзьях Старицкого, благо тот и вовсе в порубе сидит. И началось ‑ резня и грабеж, а два главных мерзавца ‑ я да Иван Оболенский, сидим и планируем, кого в какую очередь... вовек нам теперь не отмыться.
Кстати, название 'опричники' уже обрело привычный смысл. Немалая часть низовых участников переворота ‑ из Елениной 'вдовьей доли', наследства от мужа, которое опричниной и называется. Вот и прозвали так сначала только провинциальных княгининых людей, а потом и всю нашу банду. Кажется, вполне соответствуем тому смыслу, что в моей истории это слово обрело после Ивана IV. У кого бы под рукой не ходил наш боец, в любом случае провинциалы небогаты. А грабеж разбиваемого подворья здесь ‑ норма. Это как трофеи после боя ‑ только куда больше, чем настоящих врагов, убито детей и женщин, ну и всевозможных дворовых.
‑ Что же, Олег Тимофеевич, за изменников просишь? Сам ведь рубил, сам наряды собирал да слал.
‑ Да какие это изменники? Выбили, считай, всех из господ, кто бунтовал. И друзей их. Как раз сейчас, пока в оторопи все, явить горожанам московским милость, простить пищальщиков, что живы еще, да обязать к постоянной службе. Сам ведь знаешь, княже, наврали им с три короба, разумения вином лишили, вот и пошли приказы против княгини.
‑ А по новой взбунтуются?
‑ Да пускай. На границе с Казанью‑то, зная вдобавок, что их семьи под присмотром особым ‑ пускай попробуют бунтовать. Поставить пару острожков, загнать туда на вечное поселение, пообещать через три года семьи перевезти ‑ еще и стража у границы будет.
‑ У казанцев уже армяне пушкарями служат. Хочешь московских стрельцов добавить?
‑ Ну тогда мне их под руку отдай, давно ведь завод оружейный нужен. В поместье моем бывшем, что при сельце Плавском, очень уж руда добрая. И бежать оттуда только к казакам можно. А народец привык трудом зарабатывать, не пройдет такое на Дону.
‑ Не много тебе будет? Уж и так тебе два поместья отошли, что от Шуйских выморочные.
‑ Завод всё одно ставить надо. Даже, думаю, два, один литейный, и один ‑ уже на выработку. Не хочешь мне людишек повинных давать ‑ припиши их к заводу княжьему.
‑ Всё одно ты там в начальниках будешь, тож на тож выходит.
‑ Иван Федорович, князь светлый, решать тебе да княгине. Только кровь эту лить сейчас уж не надобно, мнится мне. Провинились, пошли против престола, так пусть пользу войску приносят, кое их усмиряло.
После переворота от 'опекунов' Ивана и Думы осталось всего ничего ‑ Глинские, Оболенские, Челяднины. Остальные ‑ кто в могилах, кто в порубах. На второй день после бунта пищальщиков, Елена приказала собраться Думе ‑ 'кто же в тяжкий сей час не явится, тот сыну моему враг, и не сидеть более в Думе ни ему, ни роду его'. А как тут явишься, когда твой дом в осаде, считай? Моя задумка была, горячо поддержанная 'старшими по званию'. Естественно, собравшиеся всё‑таки бояре это решение утвердили, превратив Думу Московского княжества, фактически, в семейный совет рода Глинских. Наверное, толковые министры вместо родичей, принесли бы княгине больше пользы, но и этот вариант куда лучше, чем вечно грызущаяся за власть, разбитая на откровенно враждующие группировки старая Дума.
В тот же, первый день 'семейного правления', постановили младших родичей всех отстраненных от власти разослать по монастырям и дальним, бедным поместьям. А о наградах решили подумать на следующий день ‑ наделов высвободилось много, те же Шуйские были недавно чуть ли не крупнейшими землевладельцами. Один учет отошедших к казне поместий, деревенек и городков потребовал от разрядных дьяков бессонной ночи.
‑ Что же ты никаких милостей не просишь, Олег? ‑ вышедший из думской палаты на полуденный перерыв Иван Оболенский отвел меня в сторону.
‑ Самое время сейчас, округлили бы тебе надел, а то и воеводой бы поставили куда. Ты же всё о дружках своих по братчине просишь.
‑ Упаси господи, Иван Федорович! Куда мне еще эта морока? Под Тулой и одно‑то поместье еле‑еле укрепил, той весной считай, в шаге от долговой ямы ходил. А слабое поместье, считай, разор один. Лакомый кусок это, всяк проходящий зарится. Нет уж, коли казна денег за пушки выплачивать исправно будет, я и с завода проживу. И ни игрушки княжичевы, ни безопасность с меня не снимал никто.
‑ Великая княгиня решила приказ особый на Москве создать, охранный и тайных дел. Думаю, под себя возьму, если князь Василий против не будет. А тебя, кстати, он там видеть не хочет, семейное это дело. Смотри, останешься только при пушках да игрушках, зажмут.
‑ И тут плакать не буду. Высоко взлетел, хватит уж мне. По чести говоря, князь, есть дело по мне, и никому, верно, дорогу не перебегу.
