— Андрон Георгиевич, чего ты его слушаешь? — Подал вдруг голос безногий лет под тридцать солдат, сидящий напротив Селиванова спиной к окну. У мужика вместо ног остались две небольшие культи. — Да барчуки они и есть! Повкалывали бы с утра до ночи за копейки, да поголодали бы, может тогда и не чванились так! Где ж это видано, чтобы рабочий человек жрал от пуза, книжки читал, всех детей выучил, да так чтоб на свою оркестру деньжата водились и времени хватало? Это как зажраться надо, чтобы хлеб по пять лет в скирдах стоял? Токмо у бар так заведено. А этим куркулям все мало! Ни с кем ужиться не могут. То с большевиками за огороды поцапались, то с соседями за трофеи, то приказы им не по нраву. Скажи, какие крали? Этих иуд Колчак-то держит только за то, что солдат мало и воевать некому. Заткнули ими дыру между Уфой и Красноуфимском, где и стреляют-то в неделю раз! Как ты там руку потерять умудрился, курва? Спьяну, что ль?
Парень покраснел так, что казалось — сейчас закипит. Дернулся к ножу, висящему на поясе, но безногий солдат оказался проворнее безрукого, выхватив из-за пазухи револьвер.
— Я из-за вас, блядей, ноги потерял, — громко и злобно зашипел солдат. — Весь фронт тогда чуть не порушили. Правильно воткинские говорят — христопродавцы вы и есть. А будешь трепыхаться, барчонок недоделанный — на ходу тебя отсюдова в сугроб головой высадят. Тут много раненых едет, кто после ухода ижевцев на Каме руки-ноги оставил, как раз отлежаться успели. Ты живой только потому, что спросят за твою, сучонок, пропажу с Андрона Георгиевича, а у нас к нему большое уважение имеется. Человек он хороший. Поэтому сиди и не рыпайся. Уразумел, сопля?
Столяров кивнул, опустил голову и как-то сразу сдулся, бессильно уронив руку с рукояти ножа. У Селиванова, сидящего ни жив, ни мертв, в ожидании выстрела, отлегло от сердца и ему вдруг стало пронзительно жалко молодого ижевца. Андрон, смотрящий на безногого, осуждающе покачал головой:
— В чем парень-то однорукий провинился перед тобой, земляк? Ему и двадцати годов нет, а ты срамишь его, будто он тебе сам ноги отстрелил. Ты револьвер-то прибери. Непорядок это. Не ровен час, придет кто. Не навоевался, что ль? Когда ж лаяться прекратите, да виноватых меж собой выискивать?
Мужик оказался понятливый. Он смущенно крякнул и спрятал оружие.
— Ты прости, Андрон Георгиевич, погорячился я. Виноват. Уже обрыдли эти ижевские. Все баре про них только и болтают, в пример нам, черноногим, ставят. Говорят — смотрите, обманывают вас большевики, не все рабочие за них, у нас тоже есть и воюют с красными жидами добровольно. Иной раз думаешь, что только за это их и держат, да еще и цацкаются, на деле-то людишки дрянные оказались. Нас, черную кость, за такие выкрутасы давно бы перевешали, да перепороли, а этим все с рук сходит.
— Ты, земляк, тоже парня пожалей. Совсем он молоденький. Чаво он окромя станка своего видал-то? Ничего. Сидите ж в одной лодке. Ему, как и тебе, вся жизня теперь насмарку пошла. Ты-то понимать должен, все ж постарше-то будешь, — Андрон дождался утвердительного ответа безного. — Не след так ругаться. Их с Камы-то под Уфу тыщ чуть не сто ушло. Вместе с дитями, бабами, да стариками. А штабс-капитан их вообще ни при чем. Куды ему супротив Мира идти? Там бы и кончили. Вот и пошли ижевские за семьями. Не так, что ль? — Селиванов толкнул поникшего Столярова плечом.
— Так, дяденька. Сто не сто, но тыщ пятьдесят-шестьдесят наберется, а солдат мало. Мой батя говорит, что людям Колчак, Комуч или большевики с Советами — все по сараю. Наши воюют только за Завод. При первой же возможности уйдут в Ижевский и никто не удержит. Сами хотят решать, по какой цене и кому продавать винтовки, а кому шиш, да вот с красными в цене не сошлись. Теперь как бы с Александром Васильевичем Колчаком в цене не прогадать? Думали, что домой скоро вернемся — отобьем свое, и все станет как раньше, а дело оказалось серьезное. На Каме много рабочих и мастеров потеряли. Зачем Завод нужен, если работать некому будет? Собрались старики и порешили уходить всем скопом. Офицерам деться некуда, да они и не командовали. Остальным тоже край — супротив батьки не попрешь. Так ведь, Андрон Григорьевич?
Парнишка немного оживился, почувствовав в Селиванове защитника, и теперь смотрел на него с надеждой.
— Верно, Рома, против лома не полезешь. Ты расскажи лучше, как у вас все так завертелось? Интересно же. Послушаем парня еще, служивые?
Инвалиды загалдели:
— А пущай!
— Давай, рассказчик!
— Чего уж там!
— Пусть говорит!
Андрон посмотрел на безногого, тот покривился, но тоже махнул рукой — пущай, мол.
Роман рассказал о том, как после начала Великой войны несколько тысяч ижевцев отправили в действующую армию, а на смену им по указанию Правительства прислали множество полупролетариев. Зачем рабочие высочайшей квалификации понадобились в окопах? Их дело чеканка, рисование, художественная гравировка, чернение серебра, золочение металлов, резьба по дереву и кости, художественное литье из меди, бронзы, чугуна. Непонятно, а спросить теперь уже и не с кого. Это при том, что слава об ижевских ружьях и ножах уже летела по всему свету. Город славился не только оружием, но и «бодалевским пивом», миллионщиками из народа, «царскими кафтанниками», семейными оркестрами и заводскими романсами, своими инженерами и непревзойденными мастеровыми. Однако получилось то, что получилось.
Потомственные рабочие кланы сталкивались с пришлым элементом. Завод пытался перемалывать этих чужаков, перековывал в кадровых рабочих. Процесс шел очень трудно. Когда же весной и летом 1917 года, с фронта стали возвращаться «старые» ижевцы, их рабочие места оказались заняты и люди посчитали это несправедливым.
— Вот с того времени и начались у нас драки. — Столяров закашлялся. Ему дали воды. — Спаси бог, люди добрые. В горле пересохло. — Роман поставил кружку на стол. — Так вот бились в пришлыми жутко — улица на улицу, квартал на квартал. До того как чужаки к нам пришли, такого не бывало. Зимой на Крещение махались, конечно, но без злобы. Выходили парни, да и мужики постарше на Пруд, и пошла потеха. Лупцевали друг дружку, а потом в ближайшем трактире мирились. Теперь же все поменялось. Раньше если кто свинчатку в кулак вложит, свои так метелили, что всю жизнь человек помнил, а с чужаками и кастеты, и ножи пришлось в руки брать, и товарищам напоминали, чтоб о том не запамятовали.
Роман рассказывал о побоищах на улицах города. По его словам сложно было понять, к чему вела борьба с чужаками, но Селиванову подумалось, что, скорее всего, не случись революции, все бы потихоньку успокоились и постепенно притерлись друг к другу. Город мог перековать чужаков под себя, но вышло иначе. В целом, Февральскую революцию приняли в Ижевском положительно. Тем более что ожидались перемены к лучшему.
