Ознакомительная версия.
— Воды.
— С газом или без?
Он хотел оставить о себе впечатление правильно живущего человека.
— Без газа.
Видимо, нечасто бывали здесь гости из агломерации, если так привечают простого плановика-транспортника. Или, наоборот, часто? И местные научились на всякий случай бояться любого, даже самого незначительного чиновника…
Сомов полагал, что ему придется выдумывать нечто вроде «легенды», как в детективе. Но нет, не понадобилось. Все оказалось прозаичнее. В пятницу вечером ему прямо в кабинет принесли извещение от руководства о субботней командировке и официальное предписание, а также сообщили, мол, премиальные за сверхурочную работу уже переведены на его счет.
Мало что пугало Сомова на протяжении всей его жизни так же сильно, как размер этих самых премиальных.
…По коридору прошли двое. Первый, очень крупный мужчина и, кажется, немолодой, двигался уверенно, распространяя ауру твердости, несокрушимости. Нет, не пузан. Скорее, здоровяк. Говорил, догоняя, суетясь, второй, но на него Дмитрий почему-то не обратил внимания.
— …от Южной общины явится с подводами старейшина Мария. Претендуют на пятнадцать процентов лимита. Говорят, как обычно…
Здоровяк бросил, не поворачивая головы:
— Адекватно! Дальше.
— Луховицкий князь Максим болен. Вместо него будет кто-то из бояр. Скорее всего, Глеб или Ахмет.
— Доверенность?
— Обещают грамоту с восковой печатью, подписью князя и отпечатком пальца. Ошибки быть не должно.
— Сколько?
— Тридцать пять процентов.
— Адекватно! Дальше.
Они скрылись за дверью. Перед этим старший коротко кивнул Сомову: мол, заметил. Мол, сейчас. Секретарша:
— Ну вот и мистер Мэйнард подошел. Полагаю, он скоро освободится.
Комендант принял его незамедлительно.
— Мистер Сомов? Или вы предпочитаете по имени-отчеству, Дмитрий Сергеевич?
Он кивнул утвердительно.
— Присаживайтесь, прошу вас.
Мэйнард говорил по-русски настолько бегло и правильно, как если бы этот язык был для него родным. Его собеседник позволил себе небольшую паузу. Всего несколько мгновений. Во-первых, он собирал в кулак свою решимость, как перед прыжком в холодную воду. Ведь до чего дико прозвучит в обычной деловой обстановке то, что ему велено передать… Во-вторых, хозяин кабинета заинтересовал его. Огромное и по виду не лишенное мускулов тело увенчано было ужасной головой глубокого старца. Кожа — как грязное постельное белье, которое намочили и выжали, так и не постирав. Морщины глубиной своей могли соперничать со шрамами. А волосы! Как раз та нечистая седина, когда кое-где еще остались островки прежнего естественного цвета и они ужасно мешают алхимической метаморфозе: из уродливого апрельского снега в благородную академическое серебро. Волосы были коротко подстрижены, но на этом забота их владельца и господина заканчивалась. Как видно, он считал, что причесываться — дело явно не стоящее его усердия… Глаза, огромные, совиные, неестественно округлившиеся после какой-то болезни, глядели на Сомова, будто два карманных фонарика с истощенными элементами питания.
— Я слушаю вас, Дмитрий Сергеевич.
Наконец, он собрался с духом.
— Пэ-эм 6678?
Где-то позади прозрачного днища мэйнардовых глаз протухшие элементы питания моментально заменили новыми.
— Я!
— Последнее предупреждение.
Комендант закрыл лицо руками. Что там, за бугристой сетью вен, — гнев? горе? ужас? помешательство? Сомов счел свою миссию завершенной. Дмитрий немного помедлил и направился к выходу. За шаг до свободы он словно бы отведал бича.
— Стоять!
Невозможно было не подчиниться такому голосу. Какой он там старик, этот проклятый комендант! Подобный голос не мог принадлежать старику. Или он последнее, что осталось у Мэйнарда?
— Сядь.
Сомов опять покорился. Ему сделалось страшно. Он опасался скандала, шума, любой нелепости. Но гораздо больше он боялся Падмы. Тот ясно сказал: «Больше — ни звука». Следовательно, все сказанное здесь и сейчас, вне зависимости от содержания, будет нарушением инструкции…
— Значит, черная метка? Давно жду.
А может, просто подняться и уйти? За спиной у него Братство, величайшая сила на планете, а он опасается какой-то ерунды… Однако сомовские колени совершенно не хотели распрямляться. Его воля была как будто парализована. Между тем, комендант рассматривал гостя из Москвы с презрительной усмешкой.
— Все-таки наше поколение было иным. Вас вышколили. Вы уже все — плоскость. Мы хотя бы думать не опасались.
Сомов молчал. Ни звука.
— Сколько там у тебя цифр в коде? Девять? Держу пари, девять или, в крайнем случае, восемь.
Восемь их было, восемь, но зачем это понадобилось Мэйнарду? Ни звука!!
— А у меня всего четыре. И я сижу во Владыкой забытом Зарайске, понимаешь?
Сомов не понимал и не жаждал заняться анализом.
— Вам хоть сообщают, какой смысл в этом коде? По глазам вижу — нет.
Мэйнард откинулся на спинку кресла и нарочито медленно, выдерживая характер, закурил. Курил он трубку, и табак, перегорая, источал аромат кофе.
— Ты можешь молчать. И ничего не бойся. Не бойся. Вреда я тебе не причиню, шума не будет. Не трясись как шавка, я сказал! Прочисть уши и послушай меня, никто тебя за это не накажет. Особенно, если будешь держать язык за зубами… Ты слушаешь? О да, ты слушаешь, конечно.
Комендант пыхнул куревом и переменил позу.
— Я мертвый волк, если ты до сих пор еще не понял. И мне уже не подняться к вершине. Когда-нибудь ты поймешь, до какой степени этот факт способен отравлять настроение мужчине…
«Положим, и сейчас понимаю».
— Однажды я понял: забраться выше мне просто не дадут. Как минимум, надо перестать быть человеком, а я привязан кое к чему… И тогда я принялся размышлять: быть может, имеет смысл путь в обратную сторону? Ухватываешь идею?
Сомов с трудом разрешил себе — понять.
— Вижу, ты не глуп. Так вот, я успел повернуть и сделал всего несколько шагов… Теперь мне конец, долго уже не протяну. Но одно я выяснил совершенно точно: смысл есть. Не могу до конца разобрать… одно ясно, — НЕЧТО существует. Так. Кажется я тебя переоценил.
«Что — нечто? Смысл дороги в обратную сторону?»
— Сам додумаешься. А не додумаешься, так и черт с тобой. Я хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом. Не желаю исчезнуть бесследно. Ты, конечно, колода, но твой мозг сохранит хоть что-то, хоть самую малость.
«Сам колода».
— Обиднее всего убивать собственную молодость. Мы полагали: строится нечто грандиозное, потрясающее, грозное на вид, но безотказно управляемое человеческим разумом… Мы считали себя титанами. Каждый был почти Прометеем и уж никак не меньше Атланта.
Ознакомительная версия.
