Македоняне решительно пресекали сборища граждан и любые проявления инакомыслия. Рассказы отца, Филиппа, Пармениона, даже Аристотеля, о городах, оказывавшихся в руках врага из-за предательства, не миновали внимания Кассандра, он оказался очень памятливым учеником. Будучи по складу характера недоверчивым, сын Антипатра стремился "перебдеть". От излишнего рвения в поиске врагов, подозрительности, способной отвратить верных, стратега удерживали опытные Амфотер с Гегелохом.
Союзники недооценили мальчишку и подарили ему много времени, а сами упустили уйму возможностей. Эллины, ушедшие с Александром, первоначально возвращались на родину, кто как сможет. В их рядах не было единства, ведь некоторые города поддерживали македонян охотно, без принуждения. Значительные силы сплотились вокруг афинянина Леосфена, а нашлись и такие, кто колебался, не зная, чью сторону принять. Гоплитов из Платей, Орхомена и других городов, осудивших Фивы на разорение, афиняне не желали принимать. Дело чуть было не дошло до кровопролития. Промыкавшись в Азии два месяца, кормясь грабежом, около двух тысяч эллинов, разбились на малые группы и разошлись на все четыре стороны. Буквально. Кто-то подался наемничать в города южного берега Понта, некоторые решили уйти на восток, в земли еще подвластные персам, чтобы там поступить на службу сатрапам, четыре или пять сотен воинов отправились на юг, догонять Антигона, а все остальные, кто как сумел, возвращались на родину, на купеческих кораблях, рыбачьих лодках. Многие так и не добрались до нее, застряв на островах с наступлением осени. Большой отряд зимовал на Лесбосе, а по весне, когда на острове появился Мемнон, некоторые эллины влились в его войско.
С Леосфеном осталось пять тысяч воинов. Афинянин собирался сохранить этот отряд, как боевую силу, и решил согласовать действия с вождями антимакедонского союза. Корабли не птицы и не могут пересечь море за считанные часы. Леосфен не очень-то делал становиться под знамена Харидема, полагая, что он не менее достоин возглавить войско Союза. Переговоры стратегов затянулись, и эллины просидели в Азии до начала боэдромиона[47].
Фессалийцы, которые с самого начала держались особняком, не признавая Леосфена главным, первыми потеряли терпение. В Абидосе они захватили много судов и суденышек самого разного размера и, связав их попарно, иной раз и по трое, соорудили паромы для перевозки лошадей. Две тысячи всадников, составлявших еще совсем недавно, наравне с гетайрами, ударную мощь македонской армии, переправились через пролив.
Леосфен остался, поскольку вдрызг разругался с фессалийцами. Когда уже гремела битва при Фермопилах, его отряд все еще находился на восточном берегу Геллеспонта. Наконец, когда погода уже портилась, прибыл афинский флот, войско Леосфена переправилось через пролив и двинулось на войну с Македонией.
Леосфен сразу предлагал Харидему осадить Амфиполь, но тому не терпелось разделаться с внутренней Македонией, взять Пеллу. Леосфен подчинился с неохотой, и его войско проследовало мимо Амфиполя так же, как и фессалийцы месяцем ранее. Тем вообще не было дела до македонян – они спешили на собственную войну. Освободившись от Александра, их вожди готовились вцепиться друг другу в горло, в борьбе за титул тага, верховного правителя Фессалии.
Сын Антипатра, хотя и имел в три раза больше воинов, не рискнул сразиться с эллинами, идущими на запад. Он чувствовал себя еще не совсем уверенно.
Наступила зима. Союзники довершили разгром Македонии и возвели на трон Пеллы во всем послушного их воле Линкестийца. Вот тогда-то торжествующие победители и обратили, наконец, внимание на Амфиполь.
Тридцатитысячное войско союзников подошло к городу в середине зимы. Вел его Харидем, а Леосфен, скрипя зубами, согласился на должность младшего стратега, ибо соперник в последнее время блистал успехами и его авторитет взлетел вровень с Олимпом.
Началась "правильная" осада.
Защищенную палисадом пристань на реке, афиняне взяли почти сразу, высадившись с кораблей. Правда, захваченное пространство было слишком мало, чтобы на нем развернуться. Пришлось союзникам сосредоточиться на другом направлении.
Оценив оборону противника, Харидем не раз и не два выругал себя за то, что позволил Кассандру так основательно подготовиться. Без осадных машин город не взять, а чтобы их подтащить к стенам придется перекопать горы земли. Причем сделать это можно только с северной стороны. К воротам вообще не подобраться. Они, единственные в городе, выходили на мост через Стримон. Между ними и рекой – узкая полоска суши, на ней не развернуться и пространство для машин не разровнять. Дорога от моста к воротам поднималась круто вверх. Таран не подтащить. Если его использовать – бить придется в стены, а не в ворота. В свое время Филипп тоже не смог сломать ворота Амфиполя.
– Стоит ли штурмовать? – заволновались младшие стратеги, – продержим их в осаде несколько месяцев, сами сдадутся.
Но Харидем уже знал от местных фракийцев, что сил у Кассандра много, а припасов еще больше. Может, ну его к воронам, этот Амфиполь? Ни за что! Он, Харидем, не успокоится, пока хотя бы один македонянин еще держит в руках оружие. И дело здесь не только в честолюбии. Граждане афинские единодушно проголосовали за войну, как раз возвращение Амфиполя под этим подразумевая. Амфиполь – это Стримон, торговля с царством одрисов. Амфиполь – это рудники Пангеи. Оставить эти богатства в руках македонян невозможно.
"Осел, груженный золотом перешагнет любую стену", – говорил Филипп, но и здесь Харидема постигло жестокое разочарование. Ни одному из лазутчиков не удалось проникнуть в город. Стратег получил назад лишь их головы.
– И как ты собираешься его брать? – поинтересовался Леосфен, когда они с Харидемом верхом объезжали город, – устраивать беготню с лестницами даже не стоит пытаться.
Харидем согласно кивнул и ответил:
– Два десятилетия назад Филипп с севера разравнивал холм и удлинил его насыпью на две стадии, чтобы склон стал более пологим. Потом подтащил тараны. Думаю, и на этот раз они ждут штурма отсюда, не зря же выкопали эти рвы.
– А если попробовать подкоп под стены с южной стороны? – предложил Леосфен.
– Ты видел, какие там булыжники из земли торчат? Там сплошной камень, скала. Соваться туда с кирками и мотыгами бессмысленно. С востока может чего и получилось бы. В ложбине. Хотя, скорее всего и там камень.
– Ну что же. Значит, нам остается уподобиться Филиппу, – кивнул Леосфен.
Но "уподобиться Филиппу" оказалось не так-то просто. Старая насыпь, разумеется, давным-давно разрушена. Восстанавливая стены захваченного Амфиполя, Филипп озаботился тем, чтобы тот, кто снова попытается осадить город, потрудился значительно больше, чем он. С этой целью царь приказал укрепить нижнюю часть стен дополнительной каменной облицовкой – талусом.
Земля раскисла от дождей, и афиняне строили новую насыпь по колено в грязи. К зиме их воинственный пыл несколько поостыл, воины роптали, что победоносная кампания несколько затянулась и пора уже по домам. Такие же разговоры начались и в самих Афинах. Несмотря на отсутствие большинства вождей, "партия мира" осторожно поднимала голову. В экклесии пошли бесконечные обсуждения расходов на войну. Как только всплыл денежный вопрос, популярность Демосфена стала уменьшаться. Однако великий оратор не собирался сдавать позиций и терпеливо, как малым детям, продолжал доказывать согражданам исключительную важность Амфиполя для Афин. Если бы сейчас в городе Паллады оказался Эсхин, он, несомненно, зубами бы вцепился в подобные настроения афинян, но главный соперник Демосфена отправился в изгнание, Демад после битвы при Фермопилах бежал в неизвестном направлении, а Фокион стал редко выходить из дому и не вступал в словесные баталии с Демосфеном.
Видя снижение боевого духа афинян, Гиперид вбросил новую кость. Размышляя вслух на Пниксе, он, словно сам себе, задал вопрос: а почему бы с македонянами не воевать македонянам? Дескать, мы возвели Линкестийца на престол, помогли избавиться от соперников, пусть отрабатывает подарки.
Идея всем понравилась, тем более что приближалась весна, а с ней полевые работы. Демосфен сам поехал в Пеллу, "договариваться" с союзником, а по сути – отдать приказ.
К началу весны афиняне засыпали рвы и соорудили насыпь, достаточную для того, чтобы подвести к стенам один таран. Машина получилась очень большой (а как иначе ломать стены?) и тащили вверх по склону ее несколько дней. Защитники, всю зиму почти не беспокоившие афинян (они изредка пускали стрелы, отлавливая неосторожных, и не совершили ни единой вылазки), очнулись от спячки и, наконец-то, обеим сторонам пришлось вспомнить, что они, вообще-то, находятся на войне.
В медленно ползущую здоровенную "черепаху" полетели стрелы, обернутые паклей и подожженные. Винея, двускатная крыша тарана, была покрыта мокрыми кожами для предохранения от пожара. Под ней афиняне еще и чан с водой держали для тушения огня. Горящие стрелы защитников не причиняли значительного урона "черепахе".
