будет с тобой будет, если ты нарушишь условия, которые я собираюсь тебе выдвинуть.
— Какие… условия?.. — Отрывисто проговорил Шелестов.
Теперь все поменялось. Абсолютно все. Больше нет Седого, который мог бы осуществить рейдерский захват Обороны. По сути, больше нет Черемушкинских, по иронии судьбы ставших мне в определенном смысле союзниками. А ведь это именно они когда-то отжали дело всей моей жизни.
Шелестов, который в прошлой жизни был богатым и влиятельным человеком, теперь лежит передо мной в грязи и крови. А я стою над ним на своих собственных ногах. Я все поменял. Мое будущее, будущее моих друзей теперь будет другим. Счастливым.
Для этого мне пришлось искупаться в крови. Пришлось хлебнуть такого, чего некоторым на всю жизнь хватит. И это того стоило. Если бы снова мне пришлось все изменить, я бы готов был перенести подобное еще раз.
Я бы мог прикончить Шелестова. Даже делать для этого ничего бы не пришлось. Можно просто уехать. Оставить их здесь. Тогда все было бы кончено.
Хотя когда-то, в моей прошлой жизни, Шелестов поступил еще хуже. В прошлый раз он бы мог убить меня. Закончить мои страдания одним выстрелом, как это случилось с Женей Фимой и Степанычем. Однако он поступил куда циничнее — оставил меня жить никчемным инвалидом на обочине жизни.
Но был тут и другой момент. По сути, благодаря Шелестову я всю прошлую жизнь копил в себе всю эту злобу, все эти терзания, чтобы потом бесстрашно, отчаянно выплеснуть их на своих врагов. Я это сделал. И теперь я, а не они, стою на своих ногах. Я — это не Саша Шелестов. В моей душе есть место милосердию.
— Я помогу вам, — сказа я. — Отвезу в больницу. Но, как только тебе и твоему брату полегчает — вы свалите из города. Даже из края. Я больше никогда не хочу видеть твою паскудную рожу в Армавире. Таково его условие. И ты понимаешь, что будет, если ты его не исполнишь.
Шелестов смотрел на меня полными слез глазами. Он с трудом сглотнул. Опустили голову и обреченно покачал ею. Потом тихо заговорил:
— Ты… Ты не лжешь? Все, что ты рассказал мне — это правда?
— Чистая, — ответил я холодно.
— Я… Я действительно совершил все те ужасные вещи, о которых ты говоришь, Витя?
— Девяностые были длинными. Возможно, самыми длинными десятью годами истории современной России. По крайней мере, для нас, простых работяг. И на протяжении этого времени ты совершил многое. Сделал гораздо больше мерзости, чем можешь себе представить. По твоей указке убивали людей. Ты отбирал чужие бизнесы. Пытал конкурентов, чтобы те ушли с рынка охранных услуг. По сути, ты стал простым бандитом в шкуре бизнесмена. Ты, Саша, стал девяностыми в человеческой шкуре. Остался ими до самых двадцатых годов. А все началось с моей Обороны. Она была первым шажком для тебя.
— Я тебе верю, — сказал он дрожащим голосом. — Я тебе верю, Саша. Ты говоришь невероятные вещи, но я тебе верю. Скажи… Там, в будущем… Что будет потом? Это все кончится? Девяностые пройдут?
— Пройдут, — ответил я. — Но навсегда останутся в памяти простых людей как время смуты.
Шелестов грустно покивал.
— Спасибо, Витя.
— За что? — Нахмурил я брови.
— За то, что я знаю, кем мне не следует становиться.
Я вздохнул. Опустился и помог Шелестову подняться, подставил человеку, ставшему предателем, плечо. Человеку, которого я силой заставил отказаться от предательства.
Мы тяжело поднялись.
— Пойдем к машине, — сказал я, направив Шелестова к насыпи. — Потом я вернусь с твоим братом. Надейся, что он еще жив.
Мы с трудом взобрались к дороге. Пошли к машине.
— Ты простил меня? — Вдруг спросил Шелестов. — Решил помочь, потому что простил?
— Нет, Саша, — сказал я. — То, что ты сделал тогда, в моей прошлой жизни, невозможно простить.
Солнце стояло высоко. На городском кладбище было много людей. Туда съехались чиновники, братва с близлежащих районов и даже некоторых городов России. Я был тут чужим.
Стоя за оградой Армавирского кладбища, я наблюдал, как богатый, лакированный гроб Кулыма несут к свежевырытой могиле. Кто-то даже притащил сюда оркестр, заунывно игравший похоронный марш.
Авторитеты, бандиты, высокопоставленные чиновники и даже менты шли за гробом бывшего авторитета Черемушкинской братвы в скорбном молчании. Мать Марины, вырядившаяся в черное, натужно рыдала, тянула к гробу Кулыма полноватые руки.
В определенном смысле я пришел сюда, чтобы почтить память человека, который помогал мне. Которому я помогал в ответ. Человека, с которым мы одновременно кардинально отличались, и в то же время были удивительно похожи. Я думал, что Кулым мог бы стать моим другом, встреться мы при других обстоятельствах.
Однако скорбное почтение памяти было моей главной задачей. В разномастной, пестрой толпе скорбящих я высматривал единственного человека. Человека, ради которого Кулым был готов на все.
Когда гроб опустили в землю, а люди вокруг стали бросать в могилу горсти сырой кладбищенской почвы, я, наконец, увидел ее. Марина, одетая в скромное платье чуть ниже колена, была первой, кто совершил этот прощальный ритуал. Болезненно-бледная, она не плакала подобно своей матери. Я понимал — девушка уже выплакала по Кулыму все слезы. Теперь она смотрела в опущенный гроб лишенным эмоций взглядом. Марина попрощалась с девушкой уже давно.
Когда тело зарыли, а люди стали расходиться. Я постоял еще минутку за оградой. Когда хотел было уже уйти, заметил, как девушка, отделившись от всех, шла ко мне.
— Привет, Витя, — сказала она, остановившись за железной оградой.
— Привет, — немного приблизился я.
Марина опустила взгляд.
— Я пришел извиниться, — сказал я, нарушив загустевшую между нами тишину.
— Извиниться? За что? — Помолчав пару мгновений, спросила девушка.
— Кулым погиб, потому что хотел защитить меня.
— Ты чувствуешь вину за его смерть? — Спросила вдруг Марина.
— Да, — без колебаний ответил я. — Только одна мысль меня согревает: он отомщен.
— Мне от этого не легче, — вздохнула Марина.
— Я знаю. Легче не станет. Ладно, Марин. Рад был тебя видеть. Завтра я съеду с квартиры, сниму другую.
— Ты уезжаешь? — спросила она.
— По расчетам, через полгода Оборона станет приносить мне достаточно денег. Я возьму ссуду и начну строить дом в Заветном, за Армавиром. Участок я
