— Благодарю вас, рейхсфюрер.
— Не благодарите, — Гиммлер чуть шевельнул пальцами. — Я же вам не на курорт предлагаю поехать. Там сейчас очень горячо. Все мы ждем, что с вашим боевым опытом вы в самом скорейшем времени найдете средства для отражения налетов американских армад.
— Я приложу все силы к этому.
Фон Гетц был рад, что его переводят на фронт, и не старался это скрывать, но Гиммлер не дал ему радоваться долго.
— Как вы сами понимаете, мы в своих решениях не можем полагаться ни на превратности войны, ни на случайность кадровых назначений, — продолжил он все тем же тихим голосом. — Одновременно со службой в люфтваффе вам теперь придется послужить и в СС, — фон Гетц недоуменно посмотрел на Гиммлера. — С этой минуты вы станете нашим секретным сотрудником. Мы должны быть уверены в полной лояльности Кессельринга и его штаба, несмотря на сложность положения наших войск в Италии. Генерал Вольф присматривает за ним, но он далеко от него, в Вероне. Необходим наш человек в непосредственной близости к фельдмаршалу. Этим человеком станете вы.
— Вы предлагаете мне доносить на Кессельринга?
Гиммлеру не понравился вопрос.
— Я предлагаю вам более аккуратно подбирать слова и повиноваться своему долгу арийца. Служить СС — значит служить Родине.
— Я не служу в СС, — заметил фон Гетц.
— У нас все служат в СС, — вмешался в разговор Шелленберг. — И генералы, и пилоты, и промышленники, и финансисты, и дипломаты, и даже коронованные особы. У нас все служат в СС, и вы, господин полковник, не будете исключением.
В Шелленберге произошла настолько сильная перемена, что фон Гетц сейчас едва узнавал своего недавнего обходительного спутника. Напротив него теперь сидел настоящий генерал СС, один из ближайших помощников всемогущего рейхсфюрера, почти не ограниченный в полномочиях и не гнушающийся никакими средствами в достижении намеченных целей.
— Разрешите, геноссе рейхсфюрер? — Шелленберг перевел взгляд на шефа и, заручившись одобрительным кивком, снова обратился к фон Гетцу: — У вас нет выбора, господин полковник. Либо вы сейчас даете согласие на работу с нами, либо мы передаем материалы на вас в трибунал. Надеюсь, у вас хватило ума понять, что вся ваша бурная деятельность в Стокгольме находилась под нашим контролем с того момента, как вы ступили на шведский берег? Одного этого хватило бы для того, чтобы посадить вас на лопату и зашвырнуть в печь крематория. Но вы оплошали еще два раза. Вы входили в число ближайшего окружения изменника и негодяя генерала Зейдлица, который из русского плена засыпает наши войска разлагающими прокламациями, кроме того, вы привезли сфабрикованную липу по операции «Цитадель». Не имеет никакого значения, что до попадания в русский плен вы назывались другим именем и носили чужой, украденный вами, чин младшего офицера. Важно другое. Вы попали в плен одновременно с Зейдлицем и содержались с ним в одном лагере. Вы сами об этом подробно рассказывали на допросах, ваша собственноручная подпись стоит под показаниями, которыми вы изобличаете себя как пособника величайшего государственного преступника Третьего рейха. Вы можете сколь угодно долго доказывать следователям, которым поручат вести ваше дело, что вас не завербовала разведка русских, что вам не вручали специально заведомо ложный план с целью дезинформации нашего командования, что вас не посадили в скоростной бомбардировщик и не показали, в какую сторону лететь, чтобы доставить фальшивку. Вы можете хоть охрипнуть, доказывая свою невиновность, но факты останутся фактами. Вы сбежали из советского плена на бомбардировщике, захваченном при невыясненных обстоятельствах, вы близко знали изменника Зейдлица. План, доставленный вами, на основании которого принималось решение на проведение операции «Цитадель», был искусно сработанной дезинформацией.
— Достаточно, Вальтер, — остановил Шелленберга Гиммлер. — Господин полковник — умный человек. Он все уже давно понял. Так вы принимаете наше предложение, господин фон Гетц?
17 октября 1943 года. Москва, кабинет Головина.
Коля уже устал удивляться перипетиям своей биографии. Сначала он был обыкновенным деревенским пастухом, потом — рядовым красноармейцем, курсантом военного училища, офицером связи, агентом-нелегалом, резидентом. Очень короткое время, всего несколько минут он считался майором государственной безопасности, был заключенным, штрафником, кавалером Британской империи и теперь, по воле Головина, снова стал капитаном Генерального штаба. Свое обещание разобраться с Колей, данное в присутствии Гольдберга и англичан, генерал отложил на целых три недели, а на это время поселил Колю на даче в Подмосковье.
Москву еще не открыли для возвращения беженцев, в городе было не так многолюдно, как в мирное время. В Подмосковье сейчас проживали большей частью те гражданские лица, которые осенью сорок первого не неслись сломя голову куда глаза глядят, а неторопливо и чинно, не забывая всех нужных в хозяйстве мелочей, переезжали на свои загородные дачи, в которых благополучно обретались вот уже третий год. На работу они ездили в пригородных электричках, благополучно минуя военные патрули. Многие обзавелись домашней скотиной и птицей и теперь жили в относительном достатке.
Головин поселил Колю у пожилой женщины, коренной москвички, как она сама себя называла. Поначалу эта дама встретила Колю без особого восторга и поселила его только по настоятельной просьбе генерала, но когда вечером водитель Головина привез Колин офицерский паек, хозяйка смягчилась и стала смотреть на квартиранта почти как на родного. Коля щедрой рукой отдал ей весь паек с условием, что он будет столоваться постоянно. Хозяйка на это условие немедленно согласилась и тут же припрятала мясные консервы, сахар и масло в надежное место.
Утром следующего дня все тот же водитель привез Коле форму и ордена. Когда Коля вышел из своей комнаты в немного великоватом кителе с капитанскими звездами и тремя орденами на груди, сердце коренной москвички было растоплено окончательно, и она стала ухаживать за гостем как за сыном.
Женщина держала козу и каждый день поила Колю козьим молоком. Через три недели сытной кормежки и полного безделья форма перестала быть ему великоватой. Свежее молоко, офицерский паек, нормальная человеческая еда хоть кому пойдут на пользу. Все это привело к тому, что заостренное лицо Коли стало округляться, а кожа на животе натягиваться. Когда Головин послал за ним, то Коля был уже вполне похож на благополучного штабного капитана.
