Вынуть из раствора, промыть холодной водой, высушить.
— И все это нужно делать аккуратно, вдали от важных объектов, так как любая неточность — взрыв. И хранить в тайне. Мало того, уж простите, но мне придется приставить своего человека, или двух, которые будут следить за соблюдением секретности. Это не от недоверия, подобное нужно для всех и такие меры станут нормой, — говорил я, когда Захаров листал бумаги.
Нужно изобрести бездымный порох, тем более, если не мы, так это сделают европейцы. Но нельзя объявлять об открытии, даже в собственном отечестве. Позже, когда уже будет отработана технология, когда будут производственные мощности, можно не рассказать, как производится бездымный порох, но лишь объявить о его наличии. Но лучше, чтобы подобное стало известно врагу уже на поле боя, ошеломив противника.
Мы уже создаем оружие, которое будет давать преимущество. Отобраны пятьдесят штуцеров, однотипных с одним калибром и к ним вытачиваются пули для быстрого заряжания, которые при выстреле расширяются и тем самым хорошо ложатся в каналы нарезки, еще и обтюрация улучшается. В ином мире такие пули были названы именем изобретателя Минье, уж не помню, как у него имя [Клод Минье]. Мы их испытали, постреляли, но пока почти не притрагиваемся, накапливаем. И это не промышленное производство, а штучные изделия.
Есть и револьверы, или пародия к ним. Тот десяток барабанных револьверов — это крайне сложное в использовании оружие, когда и ствол при частой стрельбе нагревает, дыма много дает, да и заряжается крайне сложно. Чтобы загрузить в камору в барабане порох, вставить пулю, приходится тратить двадцать минут. А еще и часто чистить приходится. Кроме того, револьверы получились мало отличимыми от того, что уже создавали и русские и европейские оружейники еще сто лет назад. Но я посчитал, что как единичное оружие, пока не будет отработана технология изготовления унитарного патрона, для моей личной гвардии, подойдет. Да и технологии обкатаем, чтобы, когда появится патрон создать под него уже нормальный револьвер и не плестись в хвосте европейской или даже американской военной промышленности.
Поговорили и об унитарном патроне. Тут важно, чтобы Захаров, ну или те люди, что будут рядом с ним, подобрали нужный состав Бертолетовой соли, определили, насколько она лучше для изготовления капсюля, чем гремучая ртуть.
— Теперь вы поняли, почему нужна таинственность? — спросил я после того, как объяснил направления исследований.
— От чего же не понять. Но тут иное дело — много для меня одного заданий, — выразил сомнение Захаров.
— А кто еще? Подскажите! — несколько с раздражением сказал я.
Благодаря тем записям, что достаются Якову, его имя будет прославлено в веках. Он станет величайшим русским химиком, а все туда же, уговаривать приходится. Ведь в готовых уже решениях есть огромный плюс, преимущество. Захарову не нужно месяцами, или годами, высчитывать нужные пропорции, или придумывать своим изобретениям практическое применение, чтобы получить финансирование. Все у него будет, или уже есть. Осталось воспроизвести и придумать, как лучше создавать профильную промышленность, какие емкости, печи использовать. То, на что у иных уходят годы, Захаров получает в готовом виде.
— Отчего вы не желаете обратиться к господину Василию Михайловичу Севергину? — спросил Захаров.
А и вправду, почему? Может потому, что Севергин уже состоявшийся академик, который работает, при чем успешно, в минералогии, в которой мне и подсказать-то и нечего, кроме как некоторые месторождения драгоценных металлов, но это и самому нужно. Или потому, что Василий Михайлович увлечен своими трудами и не станет даже слушать о каком-либо новаторстве, или новых открытиях. Севергин сложный и целеустремленный человек, который, между прочим, выступил главным оппонентом Захарову.
Но есть у меня кое-что и для Севергина, если только получится его расположить к себе. Даломитовая мука, как удобрение, ну и как… Предтеча динамиту. Нужно и в этом направлении работать.
Я не хочу разрушать мир, ускорять технологии убийства себе подобных. Но как же иначе поступать? Россия отстала от Европы и проиграла Крымскую войну, когда могла бы при равном вооружении громить англичан с французами. Но что такое героизм, когда противник открывает огонь за четыреста пятьдесят метров до тебя, а ты бежишь под огнем, чтобы пробежать чуть ли не триста метров, дабы выстрелить, причем не прицельно? Это не героизм, это самоубийство.
И пусть та же Крымская война позволила Александру II провести ряд реформ, Россия сильно тогда откатилась в своем политическом развитии и, вероятно, это стало той точкой, после которой Российская империя все больше становилась зависимой от Европы, прежде всего европейского капитала. Ну а это обусловило участие в войнах, как и усугубило социальное положение внутри страны.
Не хочу! Если могу сделать так, чтобы подобного не было, то сделаю это. Тем более, что я себя не забываю, живу почти в роскоши, с роскошной женщиной, обзавожусь друзьями, пусть и большинство их не из дворянства…
— Да пусти ты меня, невежда! — услышал я звонкий голос, скорее всего принадлежавший молодому человеку.
Я не спешил посмотреть, кто это там такой кричит и рвется ко мне, но на всякий случай, я взвел свой револьвер.
— Как считаете, Яков Дмитриевич, мы договорились? — спросил я у Захарова, понимая, что наш разговор либо прервется, либо закончится, так как шум и выкрики набирали угрожающую тональность.
— Пух-тух, — удары прозвучали, словно в озвучке индийских фильмов из будущего, громко и звонко.
Я резко поднялся, так как навстречу решительной походкой, шел молодой человек. На вид ему было лет до восемнадцати, и он обладал внушительными габаритами. А в дверях корчился от боли один из сопровождающих моих охранников.
Выкидываю ногу вперед и бью незнакомца в живот, после делаю шаг навстречу, ударяю правым хуком тому в челюсть и пока парень пытается прийти в себя после ударов, беру в захват его руку, придавливая драчуна мордой в пол. Давно я уже не дрался, кроме как на тренировочных поединках. Хоть размялся немного.
— Больно! — вскричал звонкий мальчишеский голос.
— Кто такой? — с металлом в голосе спрашивал я, не отпуская руку, кости которой уже начинали хрустеть.
— Портупей-поручик Преображенского полка Федор Толстой, — простонал парень.
Я залился в смехе. Вот только недавно вспоминал эту личность, которой в будущем, когда читал историческую литературу, даже несколько восхищался. Герой любого романа, хулиган, которых еще поискать, при этом с атрофированным чувством справедливости. Такой образ выстроился у меня в голове относительно Толстого-Американца.
— Что же вы, портупей-поручик, напали на моего охранника? После того,
