- Здравствуйте, - встаю из-за стола, подхожу и протягиваю руку.
Руку пожимает достаточно крепко, но молча. Взгляд чуть прищуренных глаз очень насторожен.
- Садитесь, - показываю рукой на кресло у низкого столика и сам сажусь во второе, - Чай, кофе?
- Чай, пожалуйста, - взгляд становится несколько удивленным, - Вы хотите меня завербовать?
- Вы, знаете, кто я такой? - улыбаюсь и отдаю распоряжение принести чай.
- Это ведь вашу фотографию поместили в "Правде" в связи с награждением... - он кивает на мою грудь, где висит звезда Героя.
- Правильно. Я директор Службы Государственной Безопасности Синельников Егор Иванович. И неужели вы думаете, я лично буду заниматься вербовкой какого-то агента? Еврея, убежденного сиониста, назначенного лидером правого сионизма Владимиром Жаботинским комендантом польского отделения "Бейтара"?
В глазах появляется удивление моими знаниям и страх. Одновременно чувствуется гордость.
- Нет. Я пригласил вас, чтобы протянуть руку дружбы!
Вот теперь только удивление. Очень большое удивление.
- Я правильно понимаю, что сущность сионизма заключается в создании независимого еврейского государства на территории нынешней Палестины и, по возможности, добровольной репатриации туда большинства евреев планеты?
Удивление смешалось с интересом.
- В первом приближении вы правы. Но почему вдруг, как я понимаю, вы решили нам помочь?
Очень быстро соображает. Отлично!
- Несколько причин, - я делаю паузу, позволяя секретарю быстро сервировать столик. Бегин бросает кусочек быстрорастворимого сахара в стакан, аккуратно, не касаясь ложечкой стенок стакана, размешивает и, положив ложечку на блюдце, вопросительно смотрит на меня. Что-то общее чувствуется в его поведении с полковником Коганом. Аккуратность? Культура?
- Во-первых, - продолжаю я, сделав глоток отличного грузинского чая из своего стакана. Причем ложечку я по привычке не вытащил, а придерживаю пальцем, - враг моего врага - мой друг.
- Советский Союз не воюет с Великобританией, - говорит Бегин.
- То есть вы признаете, что англичане ваши враги?
Чуть-чуть затравленное выражение. Но гордость перебивает почти все остальные чувства.
- А я этого никогда и не скрывал.
- А немцы? - продолжаю я свои провокации.
- Вы считаете, что после "Нюрнбергского закона" и "Хрустальной ночи" я должен их любить?
Нда. Привычка отвечать вопросом на вопрос - это явно национальное. Попробуем говорить в его манере.
- Если я вам скажу, что война между Советским Союзом и фашисткой коалицией с Великобританией, в том числе, неминуемо будет в этом году, вы мне поверите?
Задумался. Аккуратно трогает стакан и, убедившись, что чай уже немного остыл, делает несколько глотков. Ставит стакан и смотрит прямо мне в глаза.
- Теперь я, кажется, начинаю понимать эту "странную войну" без единого выстрела за полгода. Как давно они подписали сепаратный договор?
- Точно не знаю. Но сейчас это уже не самое важное. Вы приняли решение?
Взгляд опять становится задумчивым.
- Каковы условия вашей дружбы?
- У дружбы не бывает условий. Некоторые пожелания - да. Но никак не условия.
Взгляд уважительный и любопытный одновременно.
- Хорошо. Тогда каковы пожелания?
- У вашего будущего государства религия должна быть лишена какого-либо влияния на правительство, - я отлично знаю ситуацию с ортодоксами в том Израиле. Писал как-то аналитическую записку во время учебы в ФСБ. И мне очень не хочется повторения такого в этом мире.
Большое удивление и задумчивость в глазах.
- Я не могу гарантировать этого. Попытаться, приложить все возможные усилия, убедить кого только можно, но не гарантировать.
- Стопроцентные гарантии дает только господь бог и госстрах, - вспомнил я древний анекдот из того мира, - в первого я не верю, а вторая организация, боюсь, не занимается такими проблемами. Меня вполне устроит ваше желание пойти мне навстречу в этом вопросе.
- Какие еще будут пожелания?
Теперь задумался я. Какое мне еще сделать предложение? С другой стороны, меньше запрашиваешь - больше получаешь.
- Собственно говоря, все.
Очень большое удивление.
- И вы не будете требовать, чтобы наше государство было именно социалистическим? Чтобы немедленно после создания мы подписали с Советским Союзом договор о вечной дружбе и сотрудничестве? Вас устроит капитализм у нас?
Нда, вполне прогнозируемо. Хорошо, что эти вопросы я заранее обсудил со Сталиным. Нас вполне устроят крепкие экономические узы.
- На первый вопрос скажу - да, не будем требовать. Договор, как мне кажется, вы сами нам предложите. Капитализм? Лишь бы вы смогли его хорошо контролировать.
- И не будете препятствовать выезду евреев в будущий Израиль?
Он все еще не мог поверить.
- Не будем. Вот это я точно могу гарантировать.
Весь вопрос захотят ли они? - подумал я, - умные - вряд ли. Уровень жизни и возможности у нас здесь явно будут выше. А умных среди евреев, надо признать, довольно много.
Менахем Бегин задумался, затем встал и протянул мне руку.
Наше пожатие было обоюдно крепким.
****
Срочную сводку радиоперехвата мне принесли прямо на трибуну мавзолея. Хорошо, что парад со злополучным, вызвавшим столько споров на позавчерашнем совещании, танком уже закончился, и шла демонстрация. Не надо было держать руку у виска, отдавая честь проходящим мимо трибуны подразделениям Советской армии.
Нда, очередное расширенное совещание ГКО в понедельник двадцать девятого апреля. Пришлось тогда основательно разругаться с Ворошиловым.
- Климент Ефремович, ну как вы не понимаете, что этот эпизод послужит отличной дезинформацией противника о нашей боеготовности.
- Мы не имеем права обманывать советский народ. Ведь наши люди могут подумать, что наша армия действительно слаба, - настаивал на своем Министр Обороны.
- Ничего, через три недели все убедятся в истинной силе наших войск. А кому надо, тот и так о мощи Советской армии все знает. Товарищ маршал, эта война нужна нам сейчас, как воздух что бы дышать!
Ошарашенный моим заявлением Ворошилов замолчал. Зато заговорил Берия.
- Ты, Синельников, говори, да не заговаривайся!
- Я, Лаврентий Павлович, может быть и не совсем правильно выразился, но ведь вы не будете отрицать, что война Советского Союза с фашисткой коалицией неминуема?
Сталин сидел на своем месте во главе большого стола для совещаний, курил свою трубку и молчал. Лицо его было непроницаемо.
