Почмокал, глядя с угрюмой улыбкой.
— Я, собственно, не понимаю, Степан Ефремович, — дрожащим голосом начала она, — почему вы…
— Почему, почему… Вы дурочку-то не валяйте. Тоже мне — тайна двух океанов. Подельничек-то ваш тоже — ую-ю, ую-ю… — Кандыба издевательски заюлил задом, так что затрещало кресло. — Что ж, кишка тонка старшему товарищу правду сказать? А? Гадить, значит, все могут, а правду сказать нет?! — Кандыба вздохнул. — Такое получается положение. Как-то это все нечестно. Где ратийная совесть? Нужно уметь смотреть в глаза товарищам по гумрати. Все же ясно как белый день! Я как увидел вас обоих — ага, думаю… У меня ж чутье. Вы как же рассчитывали — шито-крыто? Нет, брат, меня не проведешь — я ж тридцать лет на руководящей работе… Ну, позапирался, конечно… не без того. А что ему так уж запираться? Ему запираться не резон. Ему ж со мной работать… Да и вам со мной работать, — понижая голос, сказал «первый». — Я ж понимаю. Оступиться всякий. Бывает. Случаются, как говорится, заблуждения. Не волнуйтесь. Вот дадим строгача — как рукой снимет. Никаких чувств. Никаких расслаблений. Как и не было ничего… А? Только зачем вам это? — тихо спросил он, легонько почмокивая. — Зачем строгача? Вам расти. О будущем. О деле. О гумрати. А такая оплошка. Персональное дело. Выговор. Наверняка с занесением. А?
Александра Васильевна всхлипнула.
— В общем, давайте так, — еще тише предложил Кандыба, наклоняясь к ней и отчего-то начиная сладостно поерзывать всем своим мощным телом. Давайте-ка по-гумунистически, напрямки. Без дураков, как говорится. Что тут тень на плетень. Дело-то простое. Можно все решить. Подумайте. Зачем вам? Ни к чему. Нужно только сесть. В спокойной обстановке — и решить. Верно? Есть пути. Вы не станете отрицать? Было бы глупо. Ну не расстраивайтесь, не стоит. Пустяки. Хорошо, что… гр-р-р-р-р! — издал он вдруг сдавленное рычание, — что это я… а не какой-нибудь мерзавец… не какой-нибудь там… люди-то разные… а?.. хорошо, что мне… верно? У-тю-тю-тю-тю, какие мы слабенькие… гр-р-р-р… нежненькие какие!.. Давайте-ка мы с вами так… вечерочком… гр-р-р-р… вечерочком решим этот вопросец… в спокойной обстановочке… где нам не помешают… ведь по душам, как гумунист гумунисту… а?.. чай, не чужие… у-тю-тю-тю, какие мы…
— Что? — пробормотала Твердунина. Перед глазами мутилось. — Что вы…
— Вечерочком… милости прошу… так сказать… Чем богаты, — рокотал Кандыба, гладя ее локоть. — В гостиничку… и спокойненько, без свидетелей… у-тю-тю-тю!..
Александра Васильевна зажмурилась. Она хотела завизжать — дико завизжать, тряся головой, содрогаясь, вырывая руку из его противных скользких лапищ, топая ногами… и не успела: все окончательно перекосилось и погасло.
А когда пришла в себя, Кандыбы в кабинете уже не было.
— Шура, — сказал Семен Клопшток, пытаясь усмирить дыхание. — Давай камеру понесу.
— Да ладно, — прохрипел Степцов. — Уже скоро.
Еще минут через десять лестница, напоследок круто изломившись, вывела их на квадратную площадку. Внизу густилась стальная паутина подкупольных перекрытий. Туда лучше было не смотреть. С краю площадки вертикально вверх уходила стальная штанга с наваренными поперечинами. Она упиралась в перламутровую твердь купола.
— Вот, — сказал Клопшток, тяжело дыша. — Вот это он имел в виду. Раздолбай. Ну ладно, ничего.
Степцов осторожно опустил камеру на рубчатый помост, разогнулся и, обозрев штангу и люковину над головой, сказал в три приема:
— Сема… ты… сдурел.
Семен дурашливо поплевал на ладони.
— Была не была…
Он взялся за перекладину, кое-как подтянулся… нащупал ногой скользкое железо… Штанга дрожала. Наверное, если бы прижаться к ней ухом, можно было услышать гул. Железки были влажные и скользкие. Через минуту он встал на последнюю.
— Ну? — спросил Степцов.
— Не идет, — с натугой ответил Клопшток. — Не идет, сволочь!..
Что-то наконец заскрипело. Люк поддался и начал нехотя запрокидываться.
— Ну? — крикнул Степцов.
— Нормально! Давай!
Степцов осенил себя крестным знамением и поставил ногу на первую поперечину…
Через несколько минут они стояли на пятачке РП. Хлипкие перильца гудели под напором ветра. Капли злого дождя секли будто картечь из базуки горизонтально. Набирая скорость, купол безоглядно летел в туман и тьму.
— Двенадцатый, двенадцатый! — повторял Степцов. — Кто-нибудь есть в студии?
Клопшток выругался.
— Да что они там все!..
Загорелся индикатор общения.
— Двенадцатый! — обрадовался Степцов. — Вы чего там, уснули?
— Сема, ты? — ответил торопливый голос. — Тут такое делается, ребята!
— Да что там такого у вас делается! — крикнул Клопшток. — Это ты, Равиль? Ты сейчас увидишь, что здесь делается! Дай прямой экстренный!
— Сколько?
— Пять! Десять! Сколько выйдет!.. Мы на куполе! Скорее! Нас сейчас сдует отсюда к аллаху!.. Давай, не тяни!
Он нетерпеливо ударил кулаком по шатким перильцам.
Через несколько секунд индикатор общения переморгнул на зеленый.
— Наша съемочная группа находится на куполе Рабад-центра! — ветер рвал речь ото рта, и Семен говорил как никогда медленно, нарочно отделяя слово от слова. — Вы знаете, это самая высокая точка Маскава. По-прежнему идет дождь. Но все же он несколько утих. Кажется, что смотришь на иллюминированную карту. К сожалению, облачность мешает рассмотреть подробно… дождь и туман прячут от нас кое-какие детали. Но все-таки можно разобраться в непростой географии… Вон те дальние огни — это небоскребы Юго-Западной части столицы… Та россыпь созвездий с противоположной стороны — жилые районы Бирюлева… левее — это, кажется, Орехово… дальше Братеево… Видите? вот эта длинная стрела, пересекающая центральную часть Маскава — это проспект Слияния… Левее купол храма Христа-Спасителя… рядом купол мечети Праведников… А острый свет, уходящий в небо — это игла минарета Напрасных жертв…
Оператор панорамировал.
— Но, как вы понимаете, мы оказались здесь не для того, чтобы любоваться красотами нашего прекрасного города, — надсадно кричал Клопшток. Голос быстро садился. — События у Западных и Восточных ворот Рабад-центра уже получили подробное освещение. Вы видите самые последние итоги. Как я понимаю, все кончилось. По крайней мере, ни у Восточных, ни у Западных ворот в настоящий момент не наблюдается никакого движения. По-видимому, возмущенные толпы проникли в сам Рабад-центр. Перед тем как направиться сюда, на купол, мы получили информацию о том, что массы вооруженных людей штурмуют здание «Маскавской Мекки». Через несколько минут мы попытаемся продолжить передачу именно оттуда — из одного из красивейших уголков Ма…
Клопшток замолчал на полуслове.
— Направо камеру, направо! — воскликнул он через секунду. — Я не понимаю, что происходит! Смотрите! Окраины начинают гаснуть! Квартал за кварталом! Целые улицы, районы… ого! Смотрите, смотрите! Вряд ли это когда-нибудь повторится! Странное зрелище!.. Северная часть почти исчезла! Осталось только… минуточку, это, наверное, Бескудниково… нет, уже не понять… Что происходит?.. Кажется, что огромный корабль медленно погружается в пучины океана. Как будто мы следим за гибелью «Титаника»!.. Кстати говоря… я вдруг сообразил, что уже далеко не все могут это видеть!.. Я представляю, как все в новых и новых районах мгновенно гаснут экраны глобализаторов… и вы уже не можете наблюдать… но те, кто еще слышит нас! Кто еще следит за нашим репортажем! Тьма захватывает и центральные районы!.. Вот погасла Садово-Кудринская!.. Триумфальная!.. Полная тьма!.. Мы окружены тьмой! Тверская пропала! Проспект Слияния! Кремль!.. Всем, кто слышит нас: мы все еще стоим на куполе Рабад-центра! «Титаник» тонет, но мы играем свой регтайм! Город тонет во мраке! Тьма подступает все ближе! Прощайте!.. С вами были корреспондент Семен Клопшток и оператор Александр Сте…
* * *
Экран глобализатора погас. Одновременно с ним погасли лампы.
— Ни хрена себе! — послышался в темноте раздраженный голос.
Через несколько секунд лампы на потолке кабинета снова засветились пусть и вполнакала.
— Ага, — облегченно сказал высокий и плотный мужчина в форме мамелюкского офицера. — Поня-я-я-ятно…
На самом деле кроме того, что где-то в подземелье «Маскавской Мекки» запустилась система аварийного энергоснабжения, Балабуке ничего не было понятно.
Подняв густые черные брови, он посмотрел на часы. Затем пружинисто поднялся, машинально поправил кобуру скорчера, одернул китель (четыре большие звездочки на его зеленых погонах соответствовали нешуточному званию калон-колонеля, что по армейской иерархии соответствовало бригадному генералу) и подошел к окну.
