— Да что же – снова-то? — глядя на выпученные глаза обарсучевшего крыса, не смог удержать я смеха.
— Снова вставать под знамена Паладина Господа, в ваш святой орден, молясь Ему, чтоб дальше Сибири не сослали!?
— Перестаньте уже, Киприян Фаустипович. Скажете тоже… Но питейный надзиратель – это действительно "ящик Пандоры". Никогда не знаешь, что может нам открыться, если его потрясти, как следует! Что же касаемо векселей, так, по большому счету, они мне и не нужны. Меня вполне устроит, если они потеряются или сгорят. Или, вот еще – у вас в архиве водятся крысы?
— Крысы? — ошарашено выдохнул полковник. И, правда – чего это я? В стародавние времена, когда кошка была чудным заморским зверем, наши предки выучивали крысу-каннибала, которая полностью вычищала дом от грызунов. Две крысы в одном архиве не выживут…
— Жаль. Было бы интересно узнать – едят ли эти твари долговые расписки.
В общем, вовсе не полковничье выражение лица у моего жандарма получилось. Зря, все-таки, его так резко в звании подкинули. Заговор против цесаревича, хоть и выдуманный, не Кретковский раскрыл, а гражданский Томский губернатор. Все его расследования ни к чему не привели, и все заслуга местного штаб-офицера только в том, что вовремя доложил, кому следует. По мне, за это и ордена бы хватило.
Вот Кошелев, Юрий Тимофеевич – это настоящий полковник. Одни усы чего стоят! Выдающиеся, прямо-таки – буденовские, усы! Какому-нибудь подпоручику – выпускнику кадетского корпуса о таких только мечтать. Как, впрочем, и об осанке, сурово сжатых губах и блестящих оружейной сталью темно-серых глазах. Прежде думал, что и глаз-то такого цвета в природе не существует, но явился командир Одиннадцатого Томского батальона, и оказалось – все-таки бывают и такие.
Вот паровозы и члены царской семьи – прибывают. Купцы и мещане – приходят. Армии – входят или вторгаются, а военнослужащие – непременно являются. О чем тут же и сообщают:
— Ваше превосходительство, господин генерал-майор! Полковник Кошелев явился по вашему приказанию.
И ведь не соврал ни единым звуком. Я и превосходительство, и генерал, и приказ такой действительно отдавал. Голос, правда, у полковника оказался – так себе. Ни фига не командный, с Дюгамелевским и сравнить грешно. Слишком какой-то интеллигентный, и даже где-то плаксивый голос. Вот в салоне Великой Княжны Ольги Павловны – ему самое место. Там много таких – считающих себя самыми умными на всем белом свете, заумствующих господ.
Это я к тому, что не понравился мне этот полковник. Только и проку от него, судя по вверенной его подразделению охране пересыльного острога, что на парадах выправкой блистать, и молчать.
Вокруг, а кое-где и вместо, рассыпающегося, давным-давно сгнившего забора вокруг дюжины вросших в землю холодных и сырых бараков, кто-то догадался сложить стену изо льда. И даже угловые башни не забыл. Найти бы этого таинственного архитектора и отблагодарить от имени всего облегченно вздохнувшего города, да не судьба. Сколько ни спрашивал – никто брать на себя честь изобретения не стал. Жаль. Мне смекалка и административная отвага такого человека бы пригодилась…
А на ледяных башнях в карауле стояли солдаты карташевского батальона. На пронизывающем ветру в кожаных сапогах и тонких шинелях. А на руках, которыми леденючие железные ружья нужно держать – парадные тряпичные перчатки. И так по четыре часа без смены! Десяток гимназистов этих вояк снежками бы разогнать могли. Много ли насторожит этакий, промерзший до костей воин? И что с его пальцами станется, если учесть, что до теплых казарм еще через весь город маршировать?
Благо, временная слобода моих томских мастеровых в сотне саженей. Жалостливые мужички нет-нет, да принесут взвара горячего, или хлебного вина чуток. Так и то – пока фельдфебель не видит. Иначе – отвлекать караульного от несения службы нельзя! У солдат даже сопли в носу в сосульки обратились, а им – нельзя. Что за театр абсурда?
Покричал я на полковника вволю. Пригрозил заставить из его командирского жалования оплатить лечение простывших и обморозившихся! И тут же, как начальник всех расквартированных в Томске воинских отрядов, выдал приказ номер один: у ледяного острога устроить деревянную избу с печью и запасом дров, караулы впредь назначать двойные, и сменять на башнях каждые полчаса. С тем, чтоб половина службу несла, а другие в это время отогревались.
— Для господ офицеров, назначенных в караул, так же изволите избу ставить? — уточнил Кошелев.
— На ваше усмотрение, — отмахнулся я. Заботливый командир таких вопросов не задает, а меня судьба его подчиненных не волновала. Офицеры-то имеют право и в ближайшем трактире временный штаб разместить. Знай только вестовых посылай, да чайком с плюшками балуйся.
— По моему усмотрению, ваше превосходительство, я бы уже весной в отряд полковника Черняева отбыл, — капризно пожаловался Юрий Тимофеевич. — Чай уж там бы я пользу Отечеству принес. Не то, что здесь, рванье кандальное карауля…
Ха-ха – три раза! Хотел я ему сказать, что если он здесь, в глубоком тылу, о своих людях позаботиться не смог, так и там такое же было бы. Или под пули зазря солдат бы отправил, или без припасов в поход выступил бы. Типичный гарнизонный герой – этот Кошелев. Только и может, что о воинских подвигах мечтать, офицеров действующей армии критиковать да детей "строгать". Шесть человек уже наделал! Старшая дочь в Мариинской женской гимназии рукоделие преподает…
Слава Богу, в Туркестанском корпусе другие командиры есть. Такие, как герочкин брат Мориц, например. Уж он-то не побоялся устроить настоящий скандал Омскому кригкомиссару, когда выяснил, что выделенная для похода в Туркестан амуниция устаревших, давно списанных, образцов, а припасы не соответствуют списку. А ведь мог плюнуть и не портить с военным чиновником отношения.
Наверное, и за эту, немецкую скрупулезность и заботу, солдаты Морица и любили. И шли за ним и в непроходимые горы, и в смертельную атаку.
В Москве, на другой же день после прибытия, принесли мне в номер свежие столичные и местные газеты. Из них и узнал, что Герин брат серьезно ранен…
В самом начале октября корпус полковника Черняева оказался у стен Ташкента. Полторы тысячи солдат, дюжина пушек и несколько сотен казаков на стотысячное население и тридцатитысячный гарнизон богатейшего города впечатление не произвели, и на предложение сдаться ответили пушечной пальбой.
Командующий русским отрядом приказал ставить укрепленный лагерь в местности Ак-Курган, и организовать разрушение глинобитных стен огнем артиллерии. Наконец, после двухнедельного обстрела, разведчики доложили, что преграда разрушена. На пятнадцатое ноября назначили штурм, который возглавили подполковники Обух и Лерхе.
Преодолев защитные валы, русские солдаты обнаружили, что стена разбита только наполовину. Тем не менее, не смотря на шквальный ружейный огонь с поддержкой пушек, артиллерист Василий Васильевич Обух решился продолжать атаку.
С большим трудом, имитировав попытку штурма укрепления в другом месте, Михаилу Григорьевичу Черняеву удалось выручить залегших во рву солдат отряда Обуха и Лерхе. Однако всех погибших пришлось оставить, чтоб спасти хотя бы раненых.
Два офицера и шестнадцать нижних чинов погибли. Подполковник Обух и подпоручик Рейхард умерли от ран, не приходя в сознание, в Чимкенте. Мориц Лерхе получил пушечную картечину точно между левой рукой и ребрами. Господь милостив – рана была очень болезненна, но не смертельна.
Кокандцы, оборонявшие Ташкент, спустившись после ухода Черняева, в ров, сняли одежду и отрубили головы у шести мертвых солдат. Нацепив черепа на пики, они пронесли их по городу. Гарнизон праздновал победу, но в течение зимы более трети жителей покинули Ташкент, побоявшись мести русских.
Казенные издания сухо приводили факты и сожалели о потерях. Для войны в Средней Азии, восемнадцать человек погибших и почти сотня раненых – невероятно много. В частных газетках к новостям добавляли недоумение – какого черта полковника Черняева вообще на Ташкент понесло? Оборонительная линия замкнута. Укрепления за лето выстроены, снабжены припасами и гарнизонами и готовы к весеннему – с первой травой – набегу кочевников. Штурм крупного торгового города, а заодно последней серьезной преграды по дороге к Ферганской долине, в эту доктрину никак не вписывался. Изучением карт и потребностей русских промышленников эти писарчуки себя не утруждали.
Какой смысл было вообще затевать этот поход, если не забрать самые плодородные и густонаселенные части Туркестана?! Киргизские степи хороши для выпаса миллиона лошадей с коровами, и для хвастовства необъятными пространствами. Для земледелия черные степи бесполезны.
Тогда еще, полторы сотни лет вперед, попал однажды на симпозиум по вопросам землепользования целинных районов Сибири. Ехал – думал, это очередной повод для глав регионов встретиться, хорошо выпить и славно закусить, попутно решив пару вопросов. В конце концов, так оно и вышло. Но вот в начале, пока министр сельского хозяйства, сославшись на неотложные дела, не улетел, пришлось слушать доклады ученых. Говорили они долго и нудно, и почти непонятно. А вот одного старичка-профессора хорошо запомнил. В первую очередь – за сарказм. Он не просто констатировал очевидное, как большинство его коллег, но и объяснял – почему так получилось и даже кто в этом виноват.
