Тина (то есть, разумеется, Таня) протянула руку Арсению Николаевичу и улыбнулась очень открыто, спокойно и, как показалось старому дворянину, слегка презрительно. Они сидели в полукруглом алькове, обтянутом сафьяновой кожей, вокруг стола, над которым висела старомодная лампа с бахромой.
— Мне нужно сказать тебе перед отлетом несколько слов, — Бакстер выглядел грустноватым и усталым. — Может быть, мадемуазель Тина посидит с молодежью у стойки?
— Хелло, — сказал Антон. — Пошли с нами, миссис.
Он повел женщин к стойке, за которой скучал одинокий красавец-бартендер с седыми висками, ходячая реклама «Выпей „Смирнофф“ и у тебя перехватит дыхание». Он, конечно, оказался (или причислял себя к) яки, и потому порванная майка Антона вызвала у него внепрофессиональные симпатии. Он включил телевизор за стойкой и на одном из двенадцати каналов нашел повтор Ти-Ви-Мига. Антон комментировал изображение, горячился, пытался донести и до «финки» с ее обрывочными языками смысл происходящего, апеллировал и к Лидочке Нессельроде, но та только улыбалась — она смотрела на себя со стороны: ночной аэропорт, почти пустой бар, молодая женщина-аристократка ждет прилета своего жениха-аристократа. В мире плебейских страстей — две аристократические души приближаются друг к другу.
Таня притворялась, что она почти ничего не понимает по-русски и гораздо больше, чем на самом деле, понимает по-английски. Разговор, как это обычно в Крыму, легко перескакивал с русского на английский, мелькали и татарские, и итальянские, и еще какие-то, совсем уж непонятного происхождения слова.
— Сложная проблема, сэр, — говорил бартендер. — Возьмите меня. Батя мой — чистый кубанский казак, а анима наполовину гречанка, наполовину бритиш. Женился я на татарочке, а дочка моя сейчас замуж вышла за серба с одной четвертью итальянской крови. Сложный коктейль тут у нас получается, сэр, на нашем Острове.
— Этот коктейль называется «Яки», — сказал Антон. Бартендер хлопнул себя по лбу.
— Блестящая идея, сэр. Это будет мой фирменный напиток. Коктейль «Яки»! Я возьму патент!
— Мне за идею бесплатная выпивка, — засмеялся Антон.
— Whenever you want sir! — захохотал бартендер.
— Вы здесь туристка, милочка? — любезно спросила Лидочка Нессельроде Таню. — Иа!Чудесно! А я, знаете ли, жду своего жениха, он должен вернуться из дальних странствий. Нихт ферштеен? Фиансей, компрэнэ ву? Май брайдгрум…
За столиком под бахромчатой лампой между тем неторопливо беседовали друг с другом два старика.
— Жизнь наша кончается, Арсений, — говорил Бакстер. — Давай напьемся, как в старые годы?
— Я и в старые годы никогда не напивался, как ты, — сказал Арсений Николаевич. — Никогда до скотского уровня не докатывался.
— Понимаю, что ты хочешь сказать, — печально и виновато пробормотал Бакстер. — Но это не скотство, Арси. Это мои последние шансы, прости, привык платить женщинам за любовь. Не злись на меня. Я опять влюбился, Арси. Я помню, как вы смеялись надо мной во Франции. Покупаю какую-нибудь блядь за сто франков и сразу влюбляюсь. А сейчас… сейчас я совсем стал размазня, Арси… Старый сентиментальный кисель… Ты знаешь, эта Тина, она чудо, поверь мне, никогда у меня не было такой женщины. Что-то особенное, Арси. То, что называется сладкая…
— Заткнись! — брезгливо поморщился Арсений Николаевич. — Вовсе не интересно выслушивать признания слюнявого маразматика.
— Ладно. — Бакстер положил ему на длинную ладонь свою боксерскую чуть деформированную лапу с пятнышками старческой пигментации.
«У меня вот до сих пор эта мерзкая пигментация не появилась», — со странным удовлетворением подумал Арсений Николаевич.
— Арси, ты знаешь, сколько в живых осталось из нашего поколения к сегодняшнему дню? — спросил Бакстер.
Арсений Николаевич пожал плечами.
— Я стараюсь об этом не думать, Бак. Живу на своей горе и думаю о них как о живых. Особенно о Максе…
— Я хотел бы жить рядом с тобой на твоей горе, — сказал Бакстер. — Рядом с Максом…
— Ты все-таки надираешься, — Арсений Николаевич заглянул в его стакан. — Что ты пьешь?
— Арси, поверь, весь бизнес и вся политика для меня сейчас — зола, главное на закате жизни — человеческие отношения. Мне говорят: ты — Ной, ты можешь вести наш ковчег! Вздор, говорю я. Какой я вам Ной, я лишь старый козел, которого пора выбрасывать за борт. Пусть меня гром ударит, но я приехал сюда перед скучнейшей финансовой поездкой в Москву только для того, чтобы тебя увидеть, старый мой добрый Арси.
Он откинулся на сафьяновые подушки и вдруг зорко посмотрел на старого друга, на которого вроде и не обращал особого внимания, который до этого был для него как бы лишь воспринимающим устройством.
— Вот кто Ной, — сказал он торжественно. — Ной — это ты, Арсений Лучников! Послушай, — он опять навалился локтями на стол в манере водителя грузовика… — ты ведь, конечно, знаешь, что в мире существует такая штука — Трехсторонняя Комиссия. Я на ней часто присутствую и делаю вид, что все понимаю, что очень уважаю всех этих джентльменов, занятых спасением человечества. Симы, хамы и яфеты строят ковчег в отсутствие Ноя. Словом, там вдруг узнали, что мы с тобой друзья, и стали меня подзуживать. Ты хочешь знать, что думают в Трехсторонней Комиссии о ситуации на Острове Крым? Видишь ли, мне самому на все это наплевать, мне важно как-то вместе с тобой и с оставшимися сверстниками дожить свой срок и «присоединиться к большинству» в добром старом английском смысле, но они мне сказали: наша Комиссия — это Ной, мы строим ковчег среди красного потопа… Они просили меня поговорить с тобой, они говорят, ты — крымский Ной, — что-то они задвинулись там на этой идее ковчега, — но одно могу тебе сказать, я не из-за них к тебе приехал, приехал просто повидаться…
— Бак, ты и в самом деле впадаешь в маразм… — досадливо прервал его Арсений Николаевич.
— Хорошо, излагаю суть дела. — Бакстер закурил «гавану» и начал говорить неторопливо, деловито и четко, так, должно быть, он и выступал на пресловутой Трехсторонней Комиссии или в правлении своего банка.
— Ситуация на Острове и вокруг него становится неуправляемой. Советскому Союзу достаточно пошевелить пальцем, чтобы присоединить вас к себе. Остров находится в естественной сфере советского влияния. Население деморализовано неистовством демократии. Идея Общей Судьбы овладевает умами. Большинство не представляет себе и нс хочет представлять последствий аншлюса. Стратегическая острота в современных условиях утрачена. Речь идет только лишь о бессознательном физиологическом акте поглощения малого большим. Не произошло этого до сих пор только потому, что в России очень влиятельные силы не хотят вас заглатывать, больше того, эти силы отражают массовое подспудное настроение, которое, конечно, никогда не может явиться на поверхность в силу идеологических причин. Этим силам не нужна новая автономная республика, они не знают, как поступить с пятью миллионами лишних людей, не снабженных к тому же специфической советской психологией, они понимают, что экономическое процветание Крыма кончится на следующий же день после присоединения. Сейчас их ригидная система кое-как приспособилась к существованию у себя под боком маленькой фальшивой России, приспособилась и идеологически, и стратегически, и, особенно, экономически. По секретным сведениям, треть валюты идет к советчикам через Крым. Словом, «статус кво» как бы устраивает всех, не говоря уже о том, что он вносит какую-то милую пикантность в международные отношения. Однако ситуация выходит из-под контроля. Просоветские и панрусистские настроения на Острове — это единственная реальность. Остальное: все эти «яки», «китайцы», «албанцы», «волчьи сотни» — детские игры. Советская система, как это ни странно, мало управляема по сравнению с западными структурами, ей движут зачастую малоизученные стихийные силы, сродни тектоническим сдвигам. Близится день, когда СССР поглотит Остров.
