— А где жили люди, которые все это нарисовали? — огляделся я, задрав голову.
— В других пещерах. В горах и сегодня есть еще жилые пещеры, в которых пастухи летом живут вместе со своими отарами. А так… еще в длинную войну между франками и англами много народа снова вернулось в пещеры — от войны прятались, которая туда-сюда ходила по старой римской дороге.
— Я считал, что баски храбрые и отважные. Вон в Ронсевале даже шарлеманьского Роланда с целым войском франков в тонкий блин раскатали. Только франки потом записали, что били их мавры. Стыдно им было, что раздолбили их в пух и прах какие-то непонятные горцы.
— Зачем отвага, когда ты не воюешь за плату? — уверенно ответила шевальер. — Многие воевали на обеих сторонах и сами по себе. Но семьи свои прятали тут. А давно было то сражение, о котором ты говорил?
— Сотен восемь лет назад. Или семь. Правда, после этого франки все же заняли все долины от Бискайи до Руссильона и назвали их Испанской маркой.
— Откуда ты все это знаешь?
— Мой предок — из первых комесов Шарлеманя. И твой род, по сути, оттуда же.
— Нет, сир. Мы не из пришлых франков. И не из галлов или готов. Мы местные. Мы баски. Мой род ведется от брата короля Наварры. Так что вам не будет стыдно за своих бастардов.
— Бастардов? — Что-то я туплю сегодня больше положенного.
— Да, сир, бастардов, которых вы мне пообещали на моем посвящении в шевальер ордена Горностая.
О темпора, о морес! Вот и пошути тут мимоходом… Шутка короля моментально превращается в его обязательство. Потому, наверное, и шутов держали. Чтобы шутили вместо монархов. Так выходило дешевле.
Вот я попал. Нет, потрахаться с Аиноа я совсем даже не против. Но лучше без юридических обязательств, насколько можно.
— Хочешь жить при дворе?
— Отнюдь, сир. Я хочу жить в своем родовом замке, хоть он теперь и орденский. Мне не нравится Помплона. А о моем бастарде позаботится орден, это мне обещал его командор, — сверкнула девушка глазами и лукаво улыбнулась при этом.
Мы прошли этот длинный зал с нарисованным стадом и оказались в круглом гроте с коническим потолком. Совсем без росписей. В нем имелись еще два выхода. Над одним было прорезано схематическое солнце. Такое, каким любят изображать его дети. С лучиками. Над вторым — видимо, луна, которую изображал простой круг. Никаких красок. Только прорези в камне.
Аиноа взяла меня за руку и увлекла во вход под луной.
Он оказался недлинным, но каким-то кривоколенным и закончился гротом, в котором протекал подземный ручей. С тихо шумящим водопадом! Небольшим таким, как в Сандуновских банях в Москве, в бассейне.
Отпад! Дайте два.
Аиноа укрепила свой факел в трещине стены, быстро разделась до длинной камизы без рукавов и смело вошла под падающую воду. Прикрытая от моего взора размывающим изображение потоком воды, шевальер там умело подмылась, задрав рубашку.
Выскочила оттуда через минуту, стуча зубами. Ее можно было в этом прикиде смело выставлять на всемирный конкурс мокрой маечки, если бы не гусиная кожа, моментально образовавшаяся на ее руках большущими пупырышками.
— Теперь ты, — заявила она, стуча зубами, и вышла из грота.
Пристроив в другой щели свой факел, я разделся догола и смело вошел в водопад, под которым у меня от неожиданности чуть не остановилось сердце. Вода была очень холодной. Однако, набравшись духу, взяв себя в руки, я себя вымыл. Насколько смог в такой обстановке.
Из водопада меня выдернула рука шевальер.
Она была уже одета в свежую сухую камизу с красной вышивкой по подолу и вокруг ворота, босая и с распущенными волосами до попы.
— Не замерзни. Ты мне нужен живой, — заявила она и, взяв меня за руку, повела, оставляющего мокрые следы на камне, в узкий коридор, чуть ли не «шкуродер», который окончился еще одним небольшим гротом.
Этот грот был расписан по стене большими кошками, в которых угадывался знакомый по книжкам саблезубый тигр. Хотя почему тигр? Полос-то у него нет, и окрасом эти кошки больше смахивают на африканских львиц. Тигр — это скудость воображения ученых девятнадцатого века, не нашедших им простого оригинального названия.
Вокруг сухо и прохладно, градусов шестнадцать по Цельсию. Плюс, естественно. Но после ледяного душа — так просто тепло.
В потолочную дыру была видна луна, которая освещала центр грота, застеленный звериными шкурами внахлест.
Аиноа неторопливо сняла с себя рубашку через голову и, оставшись совсем голенькой, позволила мне себя хорошенько рассмотреть в жемчужном сиянии ночного светила.
А я отвесил челюсть, как заправдашный пятнадцатилетний пацан, впервые увидевший женскую промежность. Хотя, казалось бы, для моего пятидесятипятилетнего сознания — что я там мог увидеть принципиально нового?
Шевальер схватила меня за руку и властно потянула вниз, к шкурам. Там, встав на колени и касаясь меня, такого же коленопреклоненного, оттопыренными сосками, прошептала:
— Раньше здесь жрица Луны лишала девушек девственности перед свадьбой, даря ее первую женскую кровь богине. Потом пришли франки, и вместо богини первую кровь стал брать сеньор. А последних жриц Луны сожгли монахи.
Аиноа обняла меня, прижавшись упругой грудью, и зашептала в ухо, как бы посвящая в великую тайну:
— Иногда если требовался народу герой, то избранной девушке богиня разрешала зачать тут ребенка с военным вождем. Теперь такой же случай. Нашему народу требуется герой от плоти и крови его. Я избранная, потому что меня без моих просьб посвятили в шевальер, и таких, как я, больше нет во всей округе. Ты — военный вождь нашего народа, хоть и не баск. Все сошлось. Иди ко мне… Будь силен и пылок.
И она с готовностью опрокинулась спиной на шкуры, медленно раздвигая ноги в коленях.
Аиноа отдалась мне охотно, страстно и полностью. Но как бы это точнее выразиться… она не наслаждение получала от процесса, не любовь крутила с любовником, а трудилась подо мной — сознательно делала ребенка.
— Почему ты думаешь, что обязательно зачнешь этой ночью? — поцеловал я ее по очереди в каждый глаз, когда все закончилось.
— Луна подсказала, — бесхитростно ответила девушка.
Помолчала, прислушиваясь к себе. Потом решительно промолвила:
— Ты иди пока. Еще придешь сюда на рассвете. Закрепишь свое семя во мне.
И пошел я в этот подземный садистский душ. Моя промежность и бедра были в разводах темной крови.
У входа в пещеру было темно. Лишь ослепительно в лунном свете сверкнули крупные белые зубы Марка.
— Как тут? — спросил я его.
— Никого. Все тама вниз, — охотно ответил негр на своем васконском «суржике», откладывая в сторону свой страхолюдный топор.
