— Как вас зовут? — спохватился Пушкин.
— Джакопо, синьор…
— Друг Джакопо… Есть какая-нибудь обходная тропка, по которой мы, пешие, можем обогнать карету по дороге во Флоренцию? Вы же должны прекрасно знать окрестности…
— Ну, если подумать, синьор… Что вы намерены делать?
— Остановить карету и вытряхнуть у этого индюка все из карманов, — сказал Пушкин решительно. — Чутье мне подсказывает, что он ни за что не побежит жаловаться в полицию… Что вы на меня так смотрите, любезнейший? Можно подумать, вас, человека известного романтического ремесла, мое предложение шокировало…
— Да не то чтобы…
— Тогда к чему колебания?
— Синьор Алессандро, — с досадой сказал Джакопо. — Лукка вам вроде бы объяснял некоторые тонкости… Вы уедете, а мы останемся… Это как-никак мэтр Содерини, известно чье доверенное лицо… Это вам не обычного путника остановить ночной порой и избавить от всего лишнего…
— Ну хорошо, — нетерпеливо сказал Пушкин. — Никто не принуждает вас тоже участвовать… Справимся сами. Внешность обманчива, знаете ли, и мы с моим другом далеко не те благонравные юноши, какими порой кажемся… Покажите дорогу, а сами можете ждать в отдалении. Устраивает это вас?
— Зар-режу в одночасье! — страшным голосом пообещал барон. — Веди, говорю, трус!
В лунном свете длинной полосой сверкнул выхваченный им из трости клинок, которым барон ради пущей убедительности выполнил перед носом у итальянца несколько фехтовальных вольтов. Тот безнадежно вздохнул:
— Что с вами поделать, синьоры… Навязал же Лукка работенку… Пойдемте сюда, в ту сторону, вниз. Дорога там делает петлю, и мы их легко перехватим, даже если пойдем шагом… Можно поинтересоваться, синьоры? Вас, как я понимаю, интересуют, так сказать, чисто научные вещицы? Можно выразиться, археологические?
— Именно, — сказал Пушкин, осторожно спускаясь вслед за провожатым по отлогому склону, поросшему буйной сочной травой.
— Приятно слышать. Значит, все прочее, презренное, так сказать житейское, вас не интересует совершенно?
— Ну разумеется, — сказал Пушкин, моментально уловив, куда ветер дует. — Дележ будет честный: все археологическое — нам, все житейское — вам. Так что, старина…
— Будьте благонадежны, — заверил итальянец, извлек из кармана большую черную тряпку и с проворством, выдававшим большой опыт, вмиг обвязал ею нижнюю часть лица, так что открытыми остались только глаза. После чего раскрыл свой внушительный нож и помахал им в воздухе.
На ходу Пушкин с бароном проделали то же самое, использовав свои носовые платки. Сноровки им не хватило, конечно, но получилось удовлетворительно.
— Во всем важен порядок, — менторским тоном сказал итальянец, когда они уже стояли на обочине неширокой проселочной дороги. — Один человек повиснет на удилах лошадей, чтобы не понесли… думаю, я это возьму на себя благодаря некоторому опыту. Вы, синьор, — повернулся он к барону, — не мешкая, припугните вашим клинком кучера, чтобы сидел смирнехонько. Вы, синьор Алессандро, опять-таки без промедления распахиваете дверцу кареты и твердым, уверенным голосом обещаете поганцу, что разрядите пистолет ему в башку, если попробует сопротивляться или замешкается, выкладывая содержимое карманов… Тсс! Ну да, это они! Другой карете тут просто неоткуда взяться…
В самом деле, донесся явственно различимый стук копыт, скрип колес, а там и показались два огонька каретных фонарей. Не сбавляя скорости, карета мэтра приближалась к месту засады.
Кучер уже должен был заметить три фигуры, неподвижно торчавшие на обочине в лунном свете — но он и вожжи не натянул, и лошадей не подхлестнул. Карета приближалась как ни в чем не бывало.
— Вперед! — вскрикнул итальянец, бросаясь навстречу лошадям и заранее подняв руки, чтобы схватиться за упряжь. Барон с Пушкиным, держа пистолеты наготове, кинулись следом согласно только что разработанной диспозиции…
Истошно вскрикнув, итальянец отскочил в сторону, растянулся на обочине, завопил…
Лошади, отлично различимые в лунном сиянии, вдруг преобразились — превратились в непонятных огромных зверей наподобие тигров или барсов, тот, что казался к ним ближе, взревел так, что заложило уши, выбросил голову, и огромные белоснежные клыки грозно щелкнули совсем рядом, так что Пушкин шарахнулся, едва успел увернуться от смрадной звериной пасти, полетел навзничь, пребольно ушибив затылок…
Буквально над ним пронеслось длинное огромное тело, передвигавшееся бесшумным кошачьим скоком, прогрохотала карета — и из окна ухмыльнулась ни с чем не сравнимая в своей омерзительности рожа, карикатурное подобие человеческого лица с горящими, как угли, глазами…
Они не знали, сколько прошло времени, прежде чем им удалось хоть самую малость опамятоваться. На дороге стояла тишина, луна равнодушно сияла в небесах, а перед глазами все еще стояли диковинные звери и жуткая рожа, в которой не было ничего человеческого…
— Говорил я вам, синьоры, — плачущим голосом произнес итальянец, мелко и часто крестясь. — Не надо было связываться… Опасное это дело — дергать черта за хвост. Ну, а как они нас узнали и запомнили? Долго придется где-нибудь отсиживаться для надежности…
— Впечатляет, конечно, — признался барон, поднимая из травы оброненную шпагу. — А вам не пришло в голову, дружище, что это не более чем наваждение? Иллюзия, которой нас напугали — успешно, надо признаться.
— Какая там иллюзия, синьор! Эта тварь клыками щелкнула у самого моего носа, еще немножко — и голову отхряпала бы напрочь…
— А почему же не отхряпала? — упрямо спросил барон. — Кишка тонка! Будь это не иллюзия, а натуральное зверье, что им мешало растормошить нас в клочья, как тряпку? Говорю вам, они на нас напустили натуральное наваждение, а мы и спраздновали труса, не подумав…
— Где тут было думать, — огрызнулся провожатый. — Много вы думали, синьор барон, я ж видел, как вы на карачках ползли…
— Отступал на заранее подготовленные позиции.
— Один черт, пусть будет по-вашему, на карачках отступали…
— Довольно препираться, господа, — сказал Пушкин, наконец-то отыскав в траве оброненный пистолет. — Все хороши, чего уж там… Что будем делать?
Итальянец решительно сказал:
— Возвращаемся к нашей карете и едем в город. Что еще делать прикажете? Мое дело сторона, но я бы посоветовал, как только доберемся до города, поставить не одну свечку в первой попавшейся церкви, чтобы Богоматерь спасла и оборонила от этаких страстей… Лишь бы не прицепились потом!
