стать. Почему-то эта стать сегодня немного сутулилась, устало поникнув плечами.
Неожиданно пришло в голову, что зеркало слишком объективный прибор – эдакий отражающий прямую действительность экран, не позволяющий проникнуть глубже.
И только всматриваясь во встречный взгляд, в отражённые глаза – свои, замечаешь…
Что?
Насколько неожиданно изменился… и этот взгляд… и сам – поумнел?
Да неужели?! Вот так разом? Разве возможно?
О! Непредвиденно можно, например, влюбиться. Или вдруг скоротечно возненавидеть.
Но это предметы эмоций.
А разум?
«Внезапное озарение»? – что ж, допускаю! Могут в одночасье на что-то открыться глаза.
Но быстро поумнеть… вряд ли. Ум дан… дан Богом или не дан. А то, что заложено природой и взросло из детства, далее медленно и большими стараниями начинает накапливаться в знаниях, в опыте. Но глупцом иль дураком себя решительно не считаю!
Люди, одним своим происхождением творящие историю, входящие в эпохальную хронику, получают от Бога не только дар жизни и деяний, но больше – память в человеческих умах, в том числе опусами историков, публицистов, биографов. А меня вот так одним махом вдруг словно взяли и раздели, показав и подноготную и вымыслы. Ославив слабовольным и едва ли не… эх!
Вот и приходится насильно, словно кожу, сдирать своё старое «Я» и натягивать обновлённую шкуру «мы»… всё это – Мы Николай Второй, самодержец всея Руси… и последний на троне, не удержавший, погубивший… страстотерпец.
Голова кругом. До умоисступления.
Вдруг вспомнилась наивность его мирных инициатив в Гааге 1899 года… и кадры газовых атак – принятая Гаагская декларация «о неупотреблении снарядов, несущих удушающие и вредоносные газы» не исполнялась в Первую мировую войну никем!
Естественным порывом было акцентировать и расширить этот вопрос в следующую конференцию, требуя карающего суда, трибунала для нарушивших, невзирая на звания, чины, родовитость…
Тогда он случайно проговорил эту мысль господину Гладкову.
– Пустое, – ответил тот, подумав, – для них – высоких политиков – война живёт в понятии не «узаконенное убийство», а «узаконенный грабёж». Таких разве что остановит?! Да и… пусть уж от этой «болезни» какой-никакой иммунитет человечество обретёт в Первую мировую. Ибо в ещё более индустриальную Вторую мировую будет только изощрённей и ужасней. Гитлер-то, сам испробовав иприта, не осмелился применить…
– Вот ещё один пример, почему надобно осторожней вмешиваться в Божий промысел, в историю! – Истина, которая била в голову почти навязчиво.
Залогом этому он считал сохранение тонкого равновесия в прогрессорстве и особенно в соблюдении режима полнейшей секретности.
«Ямал» тянул за собой длинную цепь… цепь событий и их следствий, целых экипажей и отдельных персоналий. И было в этой цепи слишком много слабых звеньев, способных одним едва ли не единственным обрывом привести к непредсказуемым последствиям.
«И не дай боже тогда мировая война начнётся раньше, а Россия как всегда будет не готова». Хм, откуда это?
Незаметно и к пьяненькому удивлению бутылка сливовицы опустела. В голове забродило, перепуталось. Пепельница курилась горкой ломаных папирос.
– Вот надымил-то.
Не стал окликать прислугу, сам дёрнул ручку вниз, открывая оконный створ, впуская свежий, пресыщенный влагой воздух.
Потянувшим сквозняком со стола сдуло какие-то листы, что пали на ковёр, перемешавшись – важные и не очень. Не стал подбирать, так и стоял, вдыхая, взирая.
Вид открывался на ещё не прихваченную льдом Неву, набережную. Обыденный и типичный для этого часа и времени года: плелась, паря из ноздрей лошадка, людские фигурки снулые, зябкие, все куда-то топали, спешили по холодку, и лишь одна стояла столбиком, недвижима. Чем-то привлекла внимание.
Сыпали редкие, от того особо крупные снежинки, одна из них будто легла венчиком на этот замерший серый силуэт. И вроде бы должна была лететь дальше по своим снежинковым делам, падать, но будто задержалась.
«Да это же не снежинка – лицо, – угадал Николай Романов, – он стоит, повернувшись, угадываясь бледным ликом, точно глядя, всматриваясь в ответ!»
* * *
Осыпаемый вялыми хлопьями снега, стройный моложавый человек в длиннополом пальто, ещё более вытягивающем фигуру… он и сам не знал, чего это остановился, застыв столбом, под пробирающей с Невы сыростью, уставившись на колоннаду дворцового здания.
«Зимнего дворца, что ль, не видел?»
На этаже отыграло отсветом стекла…
«Кто-то открыл створку», – догадался.
Обозначилась тёмная фигура в проёме высокого окна, вдруг почему-то дав повод вообразить «уж не сам ли?».
«Прислуга, конечно», – отнекивалось от надуманного.
Человек на набережной вскинул голову в последнем взгляде, явив лицо – тонкие недавно отпущенные жидковатые усики вполне удачно легли на правильные мужественные черты. Но было б кому надо, портрет оказался бы вполне узнаваем – Леваневский Сигизмунд Александрович, подняв воротник, неторопливо побрёл в сторону Литейного проспекта.
* * *
Подпольная диалектика такова, что, не доверяя окружающим, усматривая в каждом встречном агента охранки либо полиции, революционные конспираторы находились под постоянным прессингом, подозревая в провокаторстве и друг друга.
Неудачные уличные выступления, оперативность царских ведомств правопорядка, практически полный разгром подполья только довели это дело чуть ли не до маниакальности.
Сигизмунд, по сути, оказавшись перед непростым выбором, одним из которых была «сдача властям», потыкавшись на удачу по известным ему адресам, помня некоторые фамилии, сумел выйти на нужных людей [72]. Конечно, не раскрываясь, выдавая себя за представителя «польского революционного крыла», даже поймал эту удачу – на удивление легко оказалось справить документы.
Удача продолжала баловать: когда ячейку накрыла жандармерия, Леваневский (он сохранил фамилию) сумел ускользнуть… ушёл случайностью, если не чудом.
Теперь же положение выглядело вообще шатким – помимо того, что лютовала жандармерия и шпики, он, будучи новым и более чем пришлым человеком, немедленно попал под подозрение в предательстве, столкнувшись с «подпольной системой», где умели «рубить концы».
На одной из кооперативных квартир в него стреляли «свои».
Снова ушёл…
Он уже давно понял: что-то было не так!
«Что-то не так» в первую очередь было с попаданием их самолёта в прошлое! С этим он (затерянный в эпохах лётчик) уже примирился, не пытаясь искать объяснений.
Но чем дальше в лес…
Он не очень досконально знал ход русско-японской войн, от силы результат – кто в итоге проиграл.
Но уж арктический транзит эскадры Рожественского выходил за все исторические факты!
Впрямую напрашивалось, что это как-то связано с перелётом Арктикой их четырёхмоторного ДБ-А, аварией в высокоширотных льдах. И наконец, с невероятным перемещением во времени!
Действительно! Если с ним (и погибшими ребятами) было что-то не так, то почему бы «не так», пся крев, не могло быть со всей Россией и всем миром?!
Сейчас, после революционного провала, в сложившейся ситуации искать новых контактов с социалистами он посчитал чреватым. Снова
