Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко

За возом – тачанка едет, краска на солнце выцвела, надо б лозунг подновить, когда время свободное будет, лошадьми Васыль правит, свистит себе чего–то веселое, храбрится, на войне в первый раз, а опозориться перед остальными не хочется. За спиной пулеметная команда греется, черные, чубатые, страшные.

Лось еще раз пригляделся к непонятному, бережно замотанному в куртку, квадратному ящичку, который притащил с собой новобранец. На привале и посмотрим, но прогрессор хорошо помнил, как бережно смахивал пыль с почти такого же ящика, в далеком и сопливом детстве. Баян – инструмент деликатный, от тряски еще кнопки повылетают. Вот будет свободное время – гульнем! А то чего–то хлопцы скисли. Да и разведки долго нет – может, не стоило Пашу посылать? Так Палий тоже не железный, двое суток на ногах, какой из него сейчас разведчик? Крысюк – тоже фигура ценная, единственный хороший пулеметчик в отряде. А какой план в голове у Кайданова – это никому неизвестно. А с контрой надо что–то делать, масштабное и болезненное. И если бы не вчерашний бой, то было бы гораздо легче жить – налетели на каких–то упертых кадетов, с грамотным командиром, еле отбились, да еще и Мирошниченко застрелили, а хоть он и скотиной был, но теперь Крысюка надо беречь, как бабушкину хрустальную конфетницу. Да еще и у Паши образовались семейные проблемы – его супружница, юнкер в юбке, тихо и подло перешла на сторону своих. Да, Сотников– это не марципан с ореховой начинкой, да, белые пока в силе, но человек ведь тебя от расстрела спас, и вообще не курит, не пьет, в азартные игры не играет и моет ноги по вторникам. И променять на какого–нибудь полудурка с золотыми погонами – это неумно. Лось выудил из кармана штанов коробочку, открыл, поглядел на цепочку. Крысюк откуда–то взял гарнитур – золотые серьги и цепочку. Серьги замечательно подошли к ушам Крысючки, а вот цепочка была рассчитана на худосочную дворянскую шею, а не на широкую крестьянскую. И Крысюк нагло выменял у прогрессора за одну золотую цепочку три хорошие немецкие гранаты. Надо бы заскочить к тестю, порадовать жену обновкой. Если, конечно, они еще живые.

Лось поежился, несмотря на жару – ему все же удалось поразить хроноаборигенов своим багажом художественной литературы. Как они вчера сидели, будто примерные ученики за партами. Только достучались до них не высоконравственные истории о прогрессе и гуманизме, а Амброз Бирс, со своими мертвыми солдатами и кровавыми ошметками в углу разрушенного дома. Когда прогрессор замолчал, впервые, за все попытки пересказать что–нибудь из будущего, никто не огрызнулся, мол, брехать мы все можем, только такого не бывает, як ты кажешь.

Тачанка резко накренилась налево, встала, кони зафыркали, а ездовой неумело матюкнулся. Приехали! А вот там и колесо наше лежит, левое заднее, с оси соскочило, что ли. В чистом поле, мать твою так и перетак! До ближайшего села – дня три езды, белые скачут, как вши по лысой голове. Вот прям сейчас налетят да порубают в нежный мясной фарш. От головы колонны отделился всадник на гнедом, куцохвостом дончаке. Синяя рубашка, гнедой конь – мало нам поломки, еще и Кушнир! Бывший кавалерист из Изюмского полка, горделивый, наглый, самоуверенный, презирающий любой другой род войск.

– Шо, селюки? Доездились.

Ездовой съежился, надеясь, что его не ударят нагайкой со всей дури. Крысюк медленно поднял голову.

– Тут тебе синематограф?

Кушнир сидел себе в седле, все также играя нагайкой.

Крысюк слез, заглянул под тачанку. Если б то колесо слетело, так можно б было за десять минут управиться, а так – пулемет на вьюк, вещи в скатку, скатку на плечо – ось сломалась, без кузнеца не починишь.

– Распрягаем коней.

Прогрессор поспешно забычковал самокрутку. Опять ногу сведет, опять трястись на чалой, в жестком седле вместо относительно плавного хода и мягкой подушечки под задом. И не покуришь в свое удовольствие. И разведки чего–то долго нет, может, в селе крупное соединение белых? Лось уже машинально ткнул чалую кулаком в брюхо, а то взяла моду надуваться.

Солнце медленно сползало к западу. Ездовой вел в поводу каурую, навьюченную пулеметом и дергался от каждого шороха. Комары жалобно попискивали, кружась над людьми. Кушнир сбивал слепней нагайкой, на радость своему куцохвостому коню. Палий соизволил продрать глазыньки, слез с воза, поехал к командиру, то ли за указаниями, то ли за казаном, привал уже скоро, надо кулеш варить, если есть из чего.

Ага, вот Деркач едет, разведка вернулась. И с хорошими новостями – пока мы с господчиками рубились, Черноус обоз выпотрошил и в селе закрепился. Можно будет отдохнуть, навернуть миску куриной лапши, починить или прикупить тачанку. Отряд прибавил ход – у Черноуса бойцов под две сотни, если что, так отгавкаемся. Деркач затянул, что в голову пришло, старую–престарую песню, про такого же атамана, что панов жег да солдат царских рубал в грязь. Даже волы пошли быстрее, в надежде на уютный хлев.

Гулянка в ставке Черноуса изрядная – гармошку за три версты до села слышно. И часовых на околицах выставлено, прям як в армии. Везет же некоторым волостным писарям! Интересно, что в обозе было на этот раз – консервы или «колокольчики», которые просто созданы для растопки печи ранним пушисто–розовым утром? Уже и жареным тянет – мясом–шкварками, а не луком. Все, добрались. Не просто так в селе ночью катавасия, не только вещами белогвардейским разжились – Черноус еще и дочку свою замуж выдал. Парочка вышла – хоть в кунсткамеру – дочка кривоногая, аж под юбкой видать, а муж ее новоиспеченный – рябой, глянуть страшно, зато живучий да везучий, раз не ослеп. Вот и гуляет вся банда, кто не на посту да не в разведке, вот и пляшет среди улицы, аж искры из–под сапог летят, какой–то морячок в новой английской шинели, погоны с той шинели с мясом выдраны, а на груди шинель чужой кровью вымазана.

Выспаться, сняв сапоги, да на постели без клопов – это ли не квинтэссенция рая? Лось блаженно потянулся, привычно нащупал под подушкой наган. Да, вчера было весело. Самогонки для свадьбы выгнали столько, что трезвым остался разве что сторожевой пес. Еще вроде бы консервами закусывали трофейными – на столе банка стоит, пустая, с остатками масла. Еще б вспомнить, что в том масле плавало, совсем бы хорошо было. А надпись на банке, латинскими буквами, была слишком похожа на французский. Прогрессор тяжело вздохнул – почему именно ему достался этот деликатес? Почему все, как нормальные люди, закусывали тушенкой или там холодцом, а ему пришлось закусывать лягушачьими лапками в собственном соку? А теперь главное – никому не ляпнуть, что в банке было.

С улицы было слышно ругань на тему сенокоса и разных там помощников, шоб их об землю да с размаху. Да, когда Паша пытался что–то делать руками, получалось очень странно. Хотел местным помочь, сена накосить – и накосил, только косу сломал в процессе. А хорошо летом на свежем воздухе покурить, да еще и после сытного завтрака. Прогрессор лениво любовался цветами возле хаты, пытаясь вспомнить, как же они называются, оранжевые такие цветы, еще вроде бы они лечебные. Тихо, тепло, куры кудахчут, прямо идиллия.

Хлопцы потихоньку на улицу выходят, по селу бродят, глядят, что да как. Кайданов – к Черноусу пошел, допивать самогонку и в обстановку вникать. Крысюк и Деркач – нашли себе занятие, молотить помогают, один цепом машет, второй снопы тягает. Ну нет у солдатки ни молотилки, ни мужа, зато урожай хороший вырос, и перезимовать хватит, и в следующем году поле засеять.

Только на яблоне флаг черный развевается, с черепом, косой и надписью «Смерть усем буржуям!», только у людей за плечами винтовки висят, только нет той войне конца и края – Петлюра с красными сцепился, по лесам гуляет тридцать восемь атаманов, у каждого своя политическая программа, по степям – вдвое больше, да и в плавнях не только сомы плещутся вечерами. Возле Одессы тоже анархисты с белыми схлестнулись, только не махновцы, а какие–то другие. И такие ж те анархисты неуловимые, что только диву даешься – телеграф испортили, рельсы взорвали – а никаких зацепок. А еще такое рассказывали, что Деникин Шкуро не то застрелил, не то повесил. Вроде и брехня, а что–то нету Волчьей Сотни. Палий аж загрустил по этому поводу – он себе волчий хвост хотел, а ни одного ихнего бунчука не видать. Хоть на охоту иди.

Вот и Могилин, на крыльце сидит, винтовку–трехлинейку в обрез превращает, по огрызку ствола напильником водит, и самокрутку смолит. Возле него этот, из новеньких стоит. Очерет или как там его? Да, точно он, пиджак черный, как у гробовщика, и цепочка латунная по пузу вьется, правда, часы на ней не работают, остановились на без пятнадцати четыре, и стекла нет. Зато выглядит человек импозантно, в память о былых временах. Не так давно Очерет командовал двумя десятками веселых хлопцев. Но после боя с крупным кавалерийским отрядом хлопцы переселились в лучший мир, а сам горе–атаман пошел к махновцам. А вот и наш похмелившийся командир. И, кажется, с хорошими новостями.