Ознакомительная версия.
И вот, в седьмом, или шестом столетии до новой эры начинается эпоха, которую Ясперс называл «осевым временем», а я называю идейной фазой становления человечества. Независимо друг от друга различные культуры и народы производят учения, философии и религии, преодолевающие цивилизационные границы. Учения греческих философов, иудейских пророков, идеи Зороастра, Сидхардхи Гаутамы, Лао Цзы и многих других мыслителей распространяются по миру и создают новую реальность, объединяя народы столь крепко, сколь не могли объединить их никакие торговля и завоевания. Венцом идейного метаморфоза стало появление мировых религий, которые, возникнув в лоне прежних цивилизаций, пережили их и породили новые. Я говорю, прежде всего, о христианстве и исламе. Возникнув в эллинистическую пору, эти религии вызвали к жизни христианский и исламский миры. Поздним плодом идейной фазы можно считать идеологии коммунизма и либерализма, под знамёнами которых сражались в двадцатом столетии целые континенты.
Следующая фаза — научно-техническая. О ней я не стану распространяться, поскольку пятисотлетний скачок, начавшийся с распространения огнестрельного оружия, печатного станка и кораблей дальнего плавания и продолжающийся до сих пор, весьма нагляден. Позволю себе лишь два замечания. Во-первых, скачок этот начался в недрах одной цивилизации, а именно западной, но преобразовал всё человечество. Западная цивилизация выполнила некую функцию общечеловеческого организма. Если фаза городская и идейная началась практически одновременно в разных местах, то корнем, источником или органом научно-технического метаморфоза явился Запад. Во-вторых, и это особенно важно, научно-технический прорыв нельзя механически выводить из чисто материальных предпосылок. Китайцы изобрели порох, а александрийские инженеры — паровую машину задолго до христианского Запада, и ничто не препятствовало римлянам перевозить свои легионы на паровозах по железным дорогам и на пароходах по морям, а китайцам доработать свои ракеты до настоящих реактивных снарядов, однако ни те, ни другие не пошли по пути научно-технического прогресса. С другой стороны, у европейцев не было какой-то особой причины идти по этому пути. Ссылки на капитализм неуместны, это явные натяжки, призванные объяснить необъяснимое. Я предпочитаю говорить об органически предопределённом этапе становления человечества.
Наконец, последняя фаза — она только намечается. Мыслящим людям должно быть совершенно ясно, что вследствие научно-технической революции мир стал крайне мал и его политическое объединение — это вопрос ближайшего будущего. Сегодня Соединенные Штаты и Саудовская Аравия ближе друг ко другу, чем Соединенные Штаты и Канада. Расстояния перестали играть прежнюю роль, близость или отдалённость государств, народов, корпораций определяется не пространством, а экономической и политической значимостью. Боюсь, слова Бисмарка, сказанные им по поводу объединения региональных германских политических образований в национальное государство окажутся справедливыми и в отношении собирания человечества в единое политическое пространство: «не речами и постановлениями большинства решаются великие современные вопросы, а железом и кровью». Однако тогда, как и сейчас «железо и кровь» следуют за идеей и предшествуют идее, в противном случае связь окажется непрочной, новое политическое образование рассыпается как проржавевшая цепь. Создание общечеловеческой политической формы неизбежно, но нынешний кошмар, который получил общепризнанное название «глобализация» не имеет ничего общего с этой будущей формой, поскольку англо-саксонская по сути своей глобализация — это не соборный дух, не всемирная идея, а мировое торжище. Никакая валюта, никакие авианосцы, никакое потребление не смогут соединить человечество, если за всей этой материалистической армадой не стоит идея. Итак, прежде чем наступит планетарный метаморфоз, прежде чем появится человечество как единое целое, должна явиться планетарная идея. Да, она будет вооружена, да, она в случае необходимости будет использовать власть, но лишь как средство во имя достижения великой цели, а не как самоцель. И вот тут встаёт вопрос о мессианском предназначении России.
Что есть Россия? Зачем она? Почему она столь парадоксальна в самой сущности своей, столь противоречива? Поколения великих мыслителей пытались понять, как возможно, чтобы один и тот же народ так стремился к свободе и так раболепствовал, так любил человека, и одновременно так ненавидел его, производил на свет столько гениев и коснел в таком невежестве, был таким терпеливым и столь склонным к самоубийственным эксцессам, таким мечтательным и таким приземлённым, способным на великие свершения и ленивым.
Но давайте присмотримся к началу биографий цивилизованных народов. Разве далёкие предки нынешних европейцев не предавались лени, буйствам, пьянству, не уничтожали себя в бессмысленных драках и войнах, не тратили энергию на химерические прожекты вроде крестовых походов? Могла ли византийская царевна Анна Комнина, с отвращением писавшая о европейских крестоносцах, разглядеть в толпе грубых варваров будущих строителей великолепных соборов и конструкторов космических кораблей, будущих Гёте, Баха, Рафаэля? Подобно Анне Комнина сегодняшние западные интеллектуалы, а порой и мы сами, не в состоянии увидеть в россиянах великое будущее человечества.
Так вот, господа, тысячелетняя российская история суть ничто иное как предыстория. Наша история ещё даже не началась, мы провели тысячу двести лет в поисках собственной формы и пока не нашли её. Вернее, мы усваивали много разных форм, принятых от соседних цивилизаций, каждую из них наполнили своим самобытным содержанием, сделали своей, русской, и в конце концов отбросили, не найдя полного соответствия своим потребностям. Также больше тысячи лет искало романо-германское человечество свою форму, начиная с кельтов и заканчивая временем романской архитектуры и рыцарства, когда наконец возникла новая западная цивилизация. Этот организм рождался в муках, он то притягивал, то отталкивал от себя цивилизованных соседей, то примерял на себя чужую зрелую культуру, сладострастно отдавался ей, а то счищал её с себя словно гной. Об отношении варварской Европы к Риму можно сказать словами Блока, написанными о любви-ненависти России к Европе:
Ликуя и скорбя,
И обливаясь чёрной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!..
Россия — не страна, русские — не национальность. Россия — это протоцивилизация, а русские — зачаток многих народов. Русский суть прилагательное, ответ на вопрос «какой». В этом смысле русским сможет быть и немец, и китаец. Таково наше будущее.
Всю же прошедшую историю я рассматриваю как череду инородных форм, в которые отливалось первозданное и ни на что не похожее содержание России. В архитектуре Киевской Руси столько же готического духа, сколько византийской буквы. Новгородская София, Покрова на Нерли возносятся к небесам, воспаряют. Формы эти пронизаны варяжским настроением, умягчаемым однако славянской напевностью. Но сколько оригинального, неповторимого, собственно русского в синтезе византийской основы и варяжского целеполагания! Россия смотрит на нас сквозь эти формы, но не может предстать без чужих покровов.
Варяжско-славянская эпоха сменяется татаро-московской. И вновь Россия в совершенстве усваивает чужую форму, на этот раз азиатскую. Царский деспотизм является совершенно естественным продолжением ханского, как и Московское царство — продолжением низложенной Орды. Но всё же Россия — не Азия, как и не была она до конца Европой. В татаро-московскую пору впервые зарождается в ней мессианское сознание. Со времён брака Ивана Третьего с византийской царевной Софией Палеолог Москва видит в себе единственное правоверное царство — Третий Рим.
Трудами Петра Великого Россия принимает европейскую форму и вновь наполняет её своим неповторимым, совершенно русским, содержанием, о чём неоспоримо свидетельствует плеяда великих поэтов, писателей, композиторов, живописцев восемнадцатого и особенно девятнадцатого и двадцатого веков. Этот западническо-самодержавный этап русской истории также отмечен мессианским сознанием. Самодержавие видело в себе охранителя европейских монархий, а славянофилы предчувствовали всемирную задачу, которую поставит перед Россией история.
В 1917 году наступает семидесятилетний советско-социалистический период, в котором русский бунт, русский нигилизм и русский идеализм пытались найти адекватную форму. И опять мы видим мессианскую цель — мировая революция, победа коммунизма во всём мире.
Нынешний этап, начавшийся крушением СССР я не берусь характеризовать, слишком мало времени прошло. Однако смею выразить надежду, что Россия приблизилась к рождению полноценной цивилизации. Наша история наполнена катастрофами, в которых я вижу поиск и муки рождения.
Ознакомительная версия.
