— И, Герман! Не смей возражать! — подвел итог глава семьи Лерхе. — Твоя глупая неуступчивость может сильно ударить по нашему покровителю. Особенно, когда станет известно, что Петр Георгиевич ведет переговоры с прусскими посланцами об отказе в претензиях на титул Великого Герцога Лауэнбургского. И хотя, в силу старшинства в Голштейн-Зонденбургской Глюксбургской ветви Ольденбургов, он имеет право не ставить родственников в известность, касательно своих планов в распоряжении собственными землями, скандал может возникнуть нешуточный…
Вскоре я совершенно запутался в хитросплетениях этих трудно выговариваемых северогерманских фамилий, степени их родства и отношений к Датскому королевскому Дому. Да, по большому счету – и не пытался разобраться. Какая разница, кто кому что должен или кто на что имеет право, если и принц Ольденбургский и принцесса Дагмара в итоге окажутся на берегах Невы, за тридевять земель от спорных территорий. А я, как только станет возможно, вернусь в свою любимую Тмутаракань. Герин отец намерен меня женить? Так – тем лучше! Отец нареченной, вроде как, главный завхоз Военного Министерства, и родством с таким человеком грех разбрасываться. И, насколько мой мозговой партизан мог припомнить, Наденька Якобсон достаточно мила, чтоб я не почувствовал к ней отвращение.
В общем, я проявил покорность и согласился. И немедленно был за это вознагражден. Старый доктор права и генерал знал об эффекте кнута и пряника.
— Иван Давидович в приданое отдает свою долю в товариществе с господином статским советником Асташевым. Это четыре золотоносных прииска на Золотом Китате в Томской губернии, если ты не знаешь, — заявил Густав Васильевич, пряча довольную ухмылку в усы. — И у Его Высочества тоже будет к тебе предложение. Эдуард сообщал, ты осведомлялся о стремящихся к переселению в твою Сибирь. К Петру Георгиевичу же взывают о помощи датские беженцы из Шлезвига. Дания – маленькая страна и не готова принять двадцать тысяч душ. Его императорское величество уже дозволил датчанам переселиться в Россию. Принц предложит тебе заняться размещением этих людей. Будь к этому готов…
Вот это действительно был замечательный подарок! Куда лучше золотоносных участков в Мариинской тайге. Хотя и возможность на законных основаниях устроить ревизию конторских книг уважаемого Ивана Дмитриевича – тоже дорогого стоила.
До назначенного у Мезенцева ужина оставалось еще часа три, которые я попросту проспал. Наплевав на обустройство своих людей, на необходимость разбора вещей и на ностальгическое бухтение Геры. Рухнул на узкую кровать и мгновенно вырубился, легким движением слипающихся век, отмахнувшись от горы новой информации, которая на меня свалилась.
Проспал бы и больше – все-таки дорога здорово меня вымотала, но пришел неумолимый Апанас – разбудил. Белорус плохо себе представлял, кто такой этот Мезенцев, и почему едва заходила о нем речь, люди невольно говорили тише. Зато отлично умел пользоваться часами. И раз велено было будить в такое-то время – значит – будет исполнено.
До большого углового дома на Моховой, в которой снимал квартиры генерал-лейтенант, было не далеко. Петербург вообще оказался куда скромнее в размерах, чем в мое время. Раза этак в три. По большому счету, в полуверсте к юго-востоку от Николаевского вокзала собственно город уже кончался. Широкие улицы и бульвары создавали обманчивое впечатление, а на самом деле население сейчас едва ли больше полумиллиона человек, существенная часть из которых – солдаты и офицеры гвардейских полков, и государственные служащие.
Дворцы, доходные дома один другого чуднее, казенные здания, мосты и замерзшие каналы. А амбары, склады и невзрачные домики – бараки в предместьях – это уже и не столица.
Николай Владимирович, удивительно похожий на отрастившего усы побогаче "чапая" – актера Бориса Бабочкина, будучи убежденным холостяком, жил в съемной квартире один. И, судя по обстановке, не слишком утруждал себя созданием уюта. Какая-то, собранная бессистемно мебель, никаких растений на окнах, пыльные гардины на окнах. Легкий беспорядок, почитаемый одинокими мужчинами за верх аккуратности.
Даже ужин, на который я вообще-то и был приглашен, шеф жандармов заказал в ресторане. Причем, вместе с прислугой. От того за столом ни о каких серьезных разговорах и речи не могло быть.
Что не могло меня не радовать – появилась возможность отдать должное прекрасно приготовленным деликатесам. Приятно было отведать вкуснятины, после месяца гоньбы по тракту, московского кокоревского "фастфуда" и отцовой скаредности. И хотя уже начался рождественский пост, повар мне незнакомого ресторана расстарался на телячьи бефстрогановы в венгерском кисло-томатном соусе, и какие-то маленькие птички, запеченные в белковой глазури. Несколько бокалов вина, лично подобранного хозяином дома, выгодно подчеркнули оттенки вкуса прекрасных блюд.
В Санкт-Петербурге модно стало курить. Когда официанты собрали приборы со стола и ушли, Мезенцев предложил, под кофе, коробку с тремя видами папирос – обычными толстыми, тоненькими, с ватными шариками в длинных мундштуках и короткими, с мизерным количеством табака – театральными. Их так и называли – папиросы "антракт".
Впрочем, Гера не успел пристраститься к этой разрушительной привычке, в чем я целиком и полностью его поддерживал. Так что пришлось главе политической разведки страны дымить в одиночестве.
— О кальяне я как-то не подумал, — неожиданно обаятельно улыбнулся жандарм. — Государь, знаете ли, по утрам любит… За ширмами сидя…
Тонкий намек, понятный только для человека хорошо знакомого с придворной жизнью. Далеко не каждый мог попасть на ежедневный ритуал, когда царь, сидя за ширмами на горшке, дымил кальяном и общался с гостями. Сам факт присутствия уже сообщал окружающим особое к приглашенному расположение, страдающего запорами, Самодержца.
— Государю, как заядлому курильщику, должно быть трудно долго обходиться без табаку, — понимающе кивнул я. — Какой он предпочитает? Вирджинский? Турецкий?
— Сейчас – из Америки. Мне говорили, в южных округах вашей губернии выращивают неплохие сорта?!
Плавный переход к серьезным вопросам. С виду – простое любопытство, на самом деле – предложение обсудить весьма важные темы. Он ведь не сказал – на Алтае, а именно – в вашей губернии. Значит – наверняка намерен как-то затронуть мои взаимоотношения с горными начальниками.
Так я только за! И давно прошли те времена, когда подобные беседы вызывали у меня чувство – будто я на тонком льду, или играю в футбол на минном поле. Теперь, прожив полторы жизни в окружении настоящих зубров интриг и мастеров недосказанности, и сам так могу.
— Я не слишком хорошо в этом разбираюсь, Николай Владимирович. О том, что происходит в Алтайском горном округе мне многое известно, но далеко не все. Я же, в конце концов, гражданский чиновник, а не горный инженер.
— Вы тоже считаете порочной практику разделять горные области от гражданских?
Тоже? А кто еще? Фрезе? Скорее всего! Со дня образования Томской губернии, губернатором был горный чин. И только с меня, с Германа, эти две должности разделили. Представляю, как бесится барнаульский начальник!
— Что вы, что вы! Разве могут быть порочны рескрипты нашего Государя Императора? Я полагаю, лишь, что на Алтае больше не осталось того горного богатства, чтоб потребно было содержать столько выученных инженеров. К чему учить юношей горным премудростям в институтах, коли они после недоимки с крестьян собирают? С этим и обычный писарь справиться в силах… У нас еще половина страны геологического молотка не видала… А ведь еще и Аляска!
— Что Аляска? — как-то слишком нервно среагировал генерал.
— Мне доносили, в Русской Америке имеются богатейшие запасы золота. Вот и подумалось, что молодым выпускникам Горного Института…
— Ах, оставьте, Герман Густавович. Никакое золото не окупит хотя бы и доставку рудознатцев через два океана. А ведь потребуется еще и охрану от туземцев, и припасы… Давайте уже оставим горные дела Горному департаменту. Хотя…
— Хотя?
— О ваших стычках с господином Фрезе донеслось и в столицу, тем не менее, вы, каким-то образом, сумели добиться его согласия на выделение южных районов горной области в гражданское правление. Прежде, даже не смотря на мой рапорт Государю, в ведомстве господина Валуева весьма скептически относились к этому прожекту. Теперь же, дело практически решенное. Вы ведь об этом хотели меня спросить?
— Рад, что не ошибся в вас, Николай Владимирович. Приятно сотрудничать с человеком, стремящимся выполнить данное однажды обещание.
— Ну-ну, Герман Густавович. Не нужно меня обижать. Я ведь из армейских, и еще не забыл что такое честь… А вот вы, господин Лерхе, для меня все еще загадка. Каюсь, я совершенно непотребным образом, воспользовался вашими сведениями, но вот откуда во тьме Сибири могли о нездоровье Николая Александровича узнать вы? Чем больше об этом размышляю, тем больше поражаюсь.
