Минутное замешательство короля предрешило дело. Дружные выражения согласия со стороны монахов и архиепископа вперемежку с возгласами удивления, любопытства и одобрения воинов опередили его слова.
— Не приходилось мне еще видеть человека, брошенного в яму со змеями, — провозгласил Вульфгар, млея от удовольствия. — Вот чего заслуживает любой викинг! Именно так я и скажу по возвращении своему королю и потом воздам хвалу уму и хитрости короля Эллы.
Бенедиктинец, который держал речь, поднялся из-за стола. То был Эркенберт, архидиакон, чье имя наводило ужас.
— Змеи уже готовы. Отведите же к ним пленника. И пусть явятся все — советники, воины, слуги; пусть все увидят, как свершается мщение королем Эллой и Матерью Церковью.
Члены Совета вскочили на ноги. Элла последовал их примеру. Тень сомнения, что заволокла было его лицо, рассеивалась воодушевлением его приближенных. Дворяне протискивались к выходу, скликая своих слуг, друзей, жен, женщин, чтобы те поспешили увидеть новое зрелище. Шеф собрался последовать за отчимом, но задержался, бросив взгляд на монахов, что сбились в кучку у края стола.
— Зачем ты это сказал? — шептал архиепископ Вульфир своему архидиакону. — Мы могли бы с лихвой расплатиться с викингом и спасти свои бессмертные души. Зачем ты принудил короля бросить Рагнара змеям?
Монах запустил руку в кошель и, как ранее Кутред, швырнул на стол какой-то предмет. Один, потом другой.
— Скажи, что это такое, высокопреосвященный отец?
— Монета. Золотая монета. С письменами людей Мохаммеда, да будет проклято вовек его имя!
— Она была в кармане у пленника.
— Ты хочешь сказать… что он слишком грешен, чтобы оставить ему жизнь?
— Нет, милорд. А другая монета?
— Это пенни. С нашего монетного двора в Юфорвиче. На ней отчеканено мое имя. Видишь — Вульфир. Серебряный пенни.
Архидиакон собрал монеты и сложил их обратно в кошель.
— Очень жалкий пенни, милорд. Мало серебра, много меди. Это все, что может сегодня позволить себе Церковь. Рабы наши бегут от нас, керлы норовят недодать десятину. Даже дворяне и те жертвуют лишь то, что не осмелились приберечь для себя. А меж тем в кошельки язычников стекается награбленное у верующих золото… Церковь в опасности, высокопреосвященный отец. Не то нам страшно, что язычник может опустошить и ограбить нас, ибо, как бы мы ни горевали, от этого Церковь оправится. Но то страшно, что у язычников и христиан может найтись общее дело. Ибо тогда они решат, что мы для них лишние. Мы не должны позволить им вступить в сговор.
Все согласно закивали, даже архиепископ.
— Итак, к змеям его.
* * *
Змеиная яма представляла собой оставшийся еще от римлян каменный резервуар, который сберегало от мороси настеленное на скорую руку подобие кровли. Монахи из церкви Св. Петра при монастыре в Юфорвиче окружили трогательной заботой своих питомцев с лоснящейся шкуркой. Все прошлое лето многочисленных оброчных поселян, обретавшихся на церковном домене в Нортумбрии, наставляли: идите в лес за гадюками, собирайте их в лежбищах на нагретых солнцем склонах холмов и несите нам. Будет скидка и на оброк, и на десятину. Одна — на змею длиною в фут, другая — на полуторафутовую, третья, несоразмерно большая, — на огромных великовозрастных гадин. И не проходило и недели, чтобы в руки custos viperarum, змеиного надсмотрщика, не попадала очередная корзина с извивающимся содержимым, которое тот любовно пестовал, потчевал лягушками и мышами, а заодно — дабы ускорить их возмужание — их же сородичами. «Дракон, — растолковывал он братьям, — не станет драконом, пока не отведает змей. Так чем же хуже наши гадюки?»
И вот братья-помощники, чтобы рассеять вечерний сумрак, развесили факелы вдоль стен каменного дворика, втащили мешки, набитые горячим песком и соломой, и опрокинули их на дно ямы — верный способ возбудить рептилий, заставить их расшевелиться. А теперь появился и custos, лицо его расплылось от удовольствия, он взмахами подзывает группу послушников, каждый из которых гордо — во всяком случае бережно — вносит шипящий кожаный мешок, неровно раздувшийся в разные стороны. Custos попеременно берет мешки в руки, тычет ими в толпу, которая, напирая сзади, окружила теперь низкие стенки резервуара, распускает веревки и неторопливо вываливает своих сцепившихся подопечных в яму. Покончив с очередным мешком, он делает несколько шагов в сторону, чтобы змеи легли ровно. Миссия его выполнена, и он занимает место в ряду зрителей, раздвинутых мускулистыми стражниками, гезитами короля, с тем чтобы освободить проход для главных действующих лиц.
А вот и они: король со своими советниками, их свита; пленник, подгоняемый вперед толчками и пинками. У воинов Севера бытует такая присказка: не хромай, коль одна нога другой не короче. И Рагнар не хромал. Однако нелегко давалась ему прямая ходьба. Не прошли даром Кутредовы хлопоты.
Подойдя к краю ямы, сильные мира сего расступились, дали пленнику рассмотреть то, что его ожидает. Он ухмыльнулся, показав неполный ряд зубов. Руки его были крепко стянуты за спиной, и каждое из запястьев стиснула могучая ладонь стражника. На нем было все то же странное одеяние из просмоленной козлиной шкуры с начесом, которым снискал он свое прозвище. Архидиакон Эркенберт подался вперед и взглянул в лицо пленнику.
— Это — змеиный погреб, — произнес он.
— Orm-garth, — поправил его Рагнар.
Священник заговорил снова, и то была обыденная английская речь, какую можно слышать в торговых рядах на базаре.
— Ты меня понял. У тебя есть выбор. Станешь христианином — будешь жить. Как раб. Тогда orm-garth тебе не грозит. Но ты должен принять христианство.
Рот викинга скривила презрительная усмешка. Он отвечал все тем же торгашеским говорком:
— Знаю я вас, попов, насквозь вижу. Говоришь — я жить буду. А как? Рабом, значит. Только ты не сказал, что это такое. Зато я знаю. Ни глаз не будет, ни языка. Подрежете поджилки — и не походишь.
Внезапно он заговорил нараспев:
— Тридцать зим я провел в строю, и всегда выручал меня меч. Четыре сотни мужчин сразил я, тысячу женщин похитил, жег церкви, детей продавал. Сколько слез я пролил — и сам не пролил ни слезинки! И вот я стою на краю orm-garth, подобно Гуннару, сыну богов. Совершите же то, что надумали, пусть змея ужалит меня в самое сердце. Я не стану просить пощады. Меня выручал только меч.
— Кончайте с ним, — прорычал стоящий сзади Элла. Стражники принялись подталкивать пленника к яме.
— Стойте! — крикнул Эркенберт. — Сперва свяжите ему ноги.
Не встречая сопротивления, стражники грубыми движениями опутали ему ступни, подтащили к яме, опрокинули на стенку и, взглянув напоследок на молчаливо напирающую толпу, спихнули вниз. Пролетев всего несколько футов, он с глухим ударом плюхнулся на горку расползавшихся гадюк. В то же мгновение они набросились на него с шипением.
