Томас, пробовавший выдержанный монастырский виски, имел на этот счет другое мнение, но удержал его при себе. К тому же от желудка по телу и вправду побежало тепло. Волной накатила сонливость. Сквозь дрему мушиным жужжанием пробивался голос Джона Кокрейна. Томас не сразу понял, что уроженец Глазго говорит о нем.
— А ты, как я погляжу, не из простых. Одежка потрепанная, но вроде как у благородных. Скажи, парень, ты ведь из тех, кто сражался против английских собак? Небось, сожгли они твое имение, и пришлось тебе бежать за море, чтобы не дрыгать ногами на виселице?
Томас вздрогнул. С трудом подавив желание оттолкнуть Джона, он лениво приоткрыл глаза.
— Какое там. Одежду подарил мне мой господин, которого я развлекал игрой на арфе и пением. А теперь господин умер, и решил я попытать счастья в чужих краях.
В подтверждение своих слов Томас откинул темную ткань, которой оборачивал инструмент. Блеснул черный лак.
— Эвона как…
Показалось, или в голосе рыжего лоулендера и впрямь промелькнуло разочарование? Может, Джон Кокрейн уже подсчитывал барыши, которые надеялся получить за голову Тома?
— Ну так, может, споешь? — щербато улыбнулся моряк. — Говорят, был в древние времена один певец, так он голосом мог успокаивать волны…
— Орфей, — криво усмехнулся Томас. — Вряд ли меня можно с ним сравнить.
— Не услышим — не узнаем, — донеслось слева.
В голосе прозвучал густой иноземный акцент.
Только тут юноша заметил, что под настилом собрались другие моряки и прислушиваются к их разговору. Один, белобрысый, со свернутым направо носом, придвинулся ближе.
— Ты, малый, — белобрысый говорил на ломаном английском, — зеленый совсем. Море вверх-вниз…
Он показал рукой, как пляшут волны.
— Тебя рвать…
И живописно изобразил тошноту.
— Надо что-то делать, чтобы о болезнь не думать. Ты петь, мы слушать.
Остальные одобрительно заворчали и закивали. Томас сел ровней, прижавшись спиной к сырым доскам, поставил арфу на колено и прикрыл глаза. Хорошо бы было исполнить сейчас матросскую песню старого нечестивца из замка — и Томас помнил слова и мелодию, как запоминал любую, когда-либо услышанную музыку, — но его и так с души воротило. Не хотелось еще раз мучить струны похабным мотивом.
И тогда на ум пришла простенькая баллада, сочиненная им самим, одна из первых сочиненных им баллад. Ему было тогда тринадцать, он бегал за пятнадцатилетней дочкой деревенского старосты, рослой и красивой девахой, и надумал пленить ее сердце музыкой. Том вспомнил каменные изгороди на вершинах холмов, лиловые пятна вереска и солнце, пляшущее в карих глазах Маргарет — и сделалось чуть легче.
Прикоснувшись к струнам, он запел: сначала тихо, но затем голос набрал силу, звонко раскатился под дощатым настилом, вырвался наружу и поплыл над палубой и над волнами.
Глава 2
Странное пророчество
От Дублина «Неутомимая» направилась в Плимут. Томас помнил предупреждение своего короля, что лучше обойти стороной английские порты — однако за неделю на борту поднаторел в матросском деле, сменил одежду на моряцкую куртку и штаны и загорел на ярком солнце и пронизывающем ветру до того, что никто не признал бы в этом молодом моряке шотландского дворянина. Он привык к жесткой солонине и селедке с душком (как поведал Джон, селедка была из прошлого груза, но так провоняла, что покупатели отказались ее принять), к качке и к соленым брызгам, и больше уже не цеплялся за ванты, чтобы устоять на ногах.
Выйдя из плимутского порта, «Неутомимая» пересекла Ла-Манш и в первые дни октября достигла Орфлёра, что в устье Сены. Здесь Томас покинул корабль, не без сожаления простившись с болтливым Джоном Кокрейном, и с кривоносым Питером, и с другими матросами. Ночь ему предстояло провести в городе: барка, идущая вверх по реке, отправлялась на рассвете.
Перед тем, как сойти на берег, Томас переоделся в старое платье, а моряцкую куртку и штаны тщательно свернул узелком и прихватил с собой — мало ли, под чьей личиной придется скрываться в недружелюбной французской земле. Можно было остановиться на ночь в портовой гостинице, но больно уж донимали крики грузчиков, вонь гнилых водорослей и мочи и назойливое внимание гулящих девок. К тому же Томасу хотелось осмотреть город. Время было еще не позднее — на колокольне Святого Мартина лишь недавно прозвонили к вечерне. Солнце медленно скатывалось за холм, где в небо гордо поднимались четыре башни новенького замка графов Гьельдре.
Тридцать лет назад Орфлёром стал править Рейнальд Вайсенберг ван Гельдерн, за глаза именуемый Ренаром Лисом. Хитрый граф убедил короля не взимать пошлин с иностранных купцов — надо, мол, оживить торговлю. Прошло много лет, но Лис пользовался правом все с той же сноровкой, что явно шло городу на пользу.
В городе возводили каменную стену, чтобы уберечь Орфлёр от набегов с моря. По склону замкового холма к зубчатым стенам поднимались красные черепичные крыши домов местных богатеев и торговых контор. Вокруг желтели фруктовые сады в осеннем убранстве. Ветер доносил слабый запах вянущей листвы и яблочного сидра. Поближе к порту здания были поплоше — с деревянными вторыми и третьими этажами, крытые соломой и дранкой. Третьи этажи нависали над вторыми, так что улица внизу утопала в тени. На углах возвышались мусорные кучи. У порогов домов кисла в грязи солома, через дорогу шныряли тощие кошки и жирные крысы, в лужах копошились ребятишки. Из открытых дверей трактиров тянуло жареной рыбой.
Вдоволь побродив по городу, Томас почувствовал, как в животе заурчало. Последние закатные лучи окрасили кровли во все оттенки багряного и ржаво-красного, а внизу, над спешащими по домам пешеходами, сгустился лиловый сумрак. Самое время было найти гостиницу — оставаться на улице после захода солнца было явно небезопасно, несмотря на городскую стражу. Юноша огляделся, надеясь увидеть бронзовую вывеску трактира с кабаньей головой или парой сцепившихся клешнями раков, или желтый прямоугольник света из распахнутой двери постоялого дома. Однако ничего такого вокруг не было.
Томас и сам не заметил, как в своих блужданиях оставил позади людные улочки с лавками и харчевнями и вышел за восточные ворота. Вокруг раскинулись бедные предместья. Здесь дома стояли реже — кособокие, одноэтажные бревенчатые лачуги, крытые прелой соломой. Еще несколько шагов, и улица сделалась шире. Потянуло запахом реки. Слева и позади остался замковый холм: темная громада с редкими огоньками освещенных окон. Впереди раскинулось поле, переходящее в частую гребенку леса, уже совсем черного. Над лесом высыпали первые звезды. Направо была река — широкая темная лента, и бледное зарево на горизонте — торговый город Орфлёр. У реки плясало рыжее пламя костров, и слышалась музыка. Перед кострами метались женские и мужские силуэты. Оранжевые отсветы пробегали по стенкам фургонов, выстроившихся полукругом.
