Я сочувственным жестом приложил руку к груди, включая закрытую связь.
– Лис, ты слышал?
– Слышал, конечно. Думаешь, мальчишка отравил художника?
– Может, он пытался отравить Конде, но что-то пошло не по плану?
– А где живет господин ван Хеллен?
– Мне то неведомо, – с непроницаемо холодным лицом ответствовал мой собеседник.
– Его высочество у себя?
– Принц сейчас не сможет вас принять, у него военный совет.
В голове моей крутились безрадостные воспоминания о старом приятеле Чезаре Борджиа, о манере выпить с обреченным на смерть отравленного вина, а затем отправиться домой, чтобы принять противоядие. И потом, в тени олив, с интересом дожидаться, когда яд подействует на врага.
– Немедленно ступай к принцу! – скомандовал я.
– Но мне не велено…
– К черту повеления! Возможно, жизни твоего господина угрожает опасность! Неизвестно, сколько времени у нас есть, надо действовать быстро.
– Я слушаю вас, месье.
– Мне нужен адрес художника, пара солдат с капралом и лекарь. Бегом, бегом, одна нога там, другая уже снова здесь!
Спустя несколько минут я уже рассказывал принцу Конде о наших с Лисом подозрениях, которые вполне бы могли быть признаны паранойей, если бы этот недуг был уже классифицирован.
– Полагаю, вы заблуждаетесь, друг мой, – выслушав призывы к активным действиям, покачал головой Конде. – Моя жизнь не столь уж важна для общего дела, и потому смерть мало что изменит. Я не Людовик, граф Прованский, и не Карл, граф Артуа[7]. Не будет меня – найдется другой, моложе и, быть может, энергичнее. – Вопреки смирению его слов, мне показалось, что забота о его жизни втайне льстит принцу.
– Ваше высочество, позвольте медику пойти со мной, если вы не верите моим подозрениям. Когда господин ван Хеллен и впрямь заболел, ваше внимание будет ему приятно, а если нет, я и сам задержу его.
– Хорошо, друг мой, но прошу вас, не устраивайте ничего, что могло бы бросить тень на доброе имя французского дворянина. – Принц жестом подозвал лакея. – Распорядитесь вызвать моего личного медика.
Очень скоро мы уже направлялись по указанному адресу.
– …Уже то, что ван Хеллен не остался квартировать во дворце Конде, само по себе подозрительно. Зачем ему снимать отдельную квартиру да еще и так далеко от места работы?
– Во-первых, в резиденции и без того полно народу, во-вторых, нам ничего не известно о характере нашего живописца. Может, он мизантроп и любит уединение, в-третьих…
– Господа, вот его дом. – Доктор указал на двухэтажное строение, довольно обшарпанное, с шорной мастерской и лавкой, занимающими весь первый этаж.
– Сдается мне, господин художник не склонен тратиться на комфорт, – пробормотал я. – А ведь парадные портреты хорошо оплачиваются…
Начинало смеркаться, и хозяин лавки, увидев остановившихся перед его вывеской господ, немедленно выскочил, предлагая купить седла, подпруги, торбы для овса – все очень недорого и лучшего качества. Но, услышав, что всадников интересует не его замечательный товар, а жилец, насупился и, ответив на вопрос, дома ли господин ван Хеллен: «Проходил», – удалился, только дверь брякнула колокольчиком.
Мы обошли неказистое жилище со стороны примыкающего к нему небольшого сада. На второй этаж вела лестница под деревянным навесом, крытым черепицей.
– Господа, – вдруг переполошился лекарь, – смотрите! Здесь на ступеньках кровь!
– И дверь приоткрыта, – мрачно констатировал Лис.
Я скривился, мысленно коря себя за медлительность.
– Позови хозяина, пусть бежит к будочнику[8].
– Ща все будет, – отозвался Лис. – Ты ж только сам пока не суйся. Если наверху труп, хрен потом отмажешься.
Мы прислушались. Из-за двери не было слышно ни звука. Ступени болезненно кряхтели под сапогами, точно сгорбленные немилосердным роком. Кровавые следы виднелись на каждой из досок, а в одном месте я даже заметил нить, зацепившуюся за шляпку гвоздя. Судя по всему, мешковина. В голове сразу возник образ упакованного в старый куль пронзенного тела. «Он или его? – думалось мне. – Кто же был этот самый Якоб ван Хеллен?» Память молчала, отказываясь дать подсказку. Я включил закрытую связь.
– Джокер 1 вызывает базу. Европа-центр, ответьте Джокеру 1.
– Слушаю тебя, Джокер 1, — раздался на канале связи приятный женский голос.
– Срочно нужна объективка на художника Якоба ван Хеллена.
– Минуту. – Голос умолк, но очень скоро в голове послышалось: – Якоб ван Хеллен, тысяча семьсот шестьдесят четвертого года рождения, родом из Гельдерна, сын иллюстратора-гравировщика Самуэля ван Хеллена. Обучался в Амстердаме, затем в Риме, вернулся, пять лет работал при дворе штадтгальтера[9], затем перебрался в Вюртемберг, был придворным художником. Знаменитые картины: «Орфей и Эвридика», «Ясон и Медея усыпляют дракона», ряд портретов…
– Погоди, ты сказала «был»?
– Да, он умер неделю назад. Перитонит. Жаль, совсем молодой и очень талантливый…
– Умер в Вюртемберге?
– Строго говоря, нет, он как раз отправился в Швейцарию. В Берне ему прописали лечение водами, полагая, что у него желудочные колики. Но зачем тебе ван Хеллен, Джокер?
– Еще сегодня днем он рисовал портрет его высочества принца Конде в Митаве.
– Но этого не может быть! Возможно, это какой-то другой ван Хеллен?
– Не исключено.
За спиной послышалось бряцанье оружия и тяжелое дыхание бегущих людей.
– Стойте, где стоите! Вы кто?! – услышал я и, обернувшись, увидел около лестницы полицейского с алебардой и давешнего шорника.
– Офицер корпуса принца Конде, – уклончиво ответил я. – Мы обнаружили следы крови и открытую дверь. Что внутри – не могу знать. Я не входил.
Будочник глянул на хозяина лавки, и тот кивнул, подтверждая истинность моих слов.
– Спускайтесь, месье, я сам погляжу. – В голосе стража не было уверенности; он вовсе не горел желанием отдавать приказы чужестранцу, да еще и офицеру, и потому словно не заметил, что я проигнорировал его слова, и, пропустив вперед, пристроился за спиной.
Жилище ван Хеллена представляло собой две скудно обставленные комнаты. На полу валялась одежда, вывернутые ящики комода, то там, то здесь виднелись пятна крови. Сквозь приоткрытую дверь во вторую комнату просматривалась развороченная постель, но никаких иных следов, кроме этого картинного погрома, я не заметил.
– Так, – веско подытожил будочник, прохаживаясь среди валявшихся на полу личных вещей исчезнувшего живописца. – Как есть, разбойники орудовали.