— Никого мне не надо, кроме тебя, — не согласилась Нион, — а ты со мной всегда. Я все сделаю, только, может быть, не очень быстро. И к тебе вернусь. Обязательно. Во сне или наяву, живая или мертвая… Ведь я — это ты!
Серебряный смех… Немайн раньше и не замечала, что Нион выше ростом! Какая-то была маленькая, беззащитная — а вот выросла, вдруг и сразу. Хотя — маленькой Нион казалась до болезни-обновления, тому, кем Немайн тогда была. А теперь все выглядит таким, каким и должно быть…
Нион стоило как следует отругать — за то, что ввязалась в авантюру до выздоровления Немайн да в одиночку, но — роща сменилась дымчатой тьмой, пророчица и старик-композитор исчезли, а вместо щебета птиц и шума разговоров раздался ровный, немного механический голос:
— Говорит Сущность. Сообщаю о вашем текущем балансе свершений. К настоящему моменту они составляют одну целую, шесьдесят две сотых доли процента от необходимого для обратного переноса.
И на этот раз, прежде чем крутящаяся тьма утянула сиду в глубокий сон без сновидений, Немайн успела выкрикнуть:
— Да пошли вы со своим обратным переносом! Лесом, полем да торфяником!
Лорн ап Данхэм любовался на свою работу. Только что закаленный меч тускло сверкал, как рыбья чешуя. Триумф омрачало только одно — скоро такую же красоту сможет изготовить любой грамотный кузнец. Раз идею высказала сида, то о том, как делать такие мечи, будет знать половина Камбрии. Не признает богиня тайн мастерства. Чужие уважает, но свои — выбалтывает. Хотя — нет, не выбалтывает. Наверняка гейс на ней такой, мистическое обязательство. Ведь за тысячи лет все, что ни напридумывала — людям раздарила. Так что и сварной клинок в руках — просто первый. А скоро их будет больше.
Не намного больше. Всех пока радует сталь — и то, что из новой печи ее выходит много. Лорн припомнил — с другими мастерами сида говорила о ремесле, и они охотно поддакивали, когда Немайн рисовала подобия мельничных жерновов — для заточки литых, да грубо прокованных заготовок. Всего несколько бесед — и стало ясно, что римляне все-таки получат не секиры, как изначально договорился Дэффид, а старые добрые гладии. Уродливые короткие пыряла, близко не приближающиеся к благородным листовидным формам — но прочные и острые. А баланс обеспечит рукоять.
И что останется Лорну? Разве только создать гильдию кузнецов-оружейников, да выставить свой клинок как образец шедевра. То есть работы, после которой ученик обретает право именоваться мастером? Сделал не хуже — молодец, можешь, нет — не позорь профессию, оставайся на подхвате у тех, кто достоин. Создать эталон — слава — но небольшая, раз уж ее всякий повторит. А скольких хлопот потребовала вещь! Долгая плавка — не в большой общей печи, а в малом ее подобии, которое Лорн устроил у себя в кузнице. Да не одна — две плавки на сталь, три — на железо. Сварка клинка из кусочков. Проковка. Немайн говорила, что можно сделать много проковок, и тогда меч выйдет еще лучше. Но — это работа не художника, а ремесленника. Значит, не то! Ведь незадолго до болезни сида даже не намекнула — сказала прямо, что для нее следующий меч сделает он, Лорн. А что такое меч Девы Озера? Новый Эскалибур! Уж он-то не может быть получен простым повторением рутинной работы.
Кое- какие шаги по изготовлению меча спасителя Британии кузнец уже предпринял. А именно, позаботился о сырье. Пока сида болела, он поговорил с одним из ирландских друидов, который сам был не чужд огненному ремеслу. И добился своего: тот согласился послать за железом из древних друидических закладок, куда более старых, чем время жизни человека. Дюжина дюжин лет это будет, или малость постарше — неважно. Важно, что в Камбрии лучшего железа не сыскать! За древнее железо друид просил лишь одного — присутствовать при изготовлении клинка, и Лорн неохотно согласился выполнить это условие. И через три дня после завершения навигации получил сверток с изъеденными ржавчиной крицами.
Но, прежде чем переводить на окалину драгоценный мелалл, следовало отработать технологию.
А потому Лорн ап Данхэм загнал бьющееся в груди «Пора!» на обочину сознания. Да, сида принесла два славных ремесленных способа. Но именно он, Лорн должен придумать лучший — третий. Первый дает достойную и дешевую вещь. Второй — дорогую и отличную. Третий должен произвести чудесную. Лорн задумался. Надолго. Следующую плавку он начнет только через три дня, в строгой тайне. Взяв для нее одну из своих двадцатилетних закладок.
Немайн зашла «со второго утра» посмотреть на сына — да так и осталась. Не удержалась, взяла на руки. Даже в походе всегда старалась держать на руках — и только если передние конечности были уж очень нужны свободными, совала в скрученную из плаща переноску. Маленький сыт. Следовательно — спит, но почему не побаюкать? Нет, открыл глазеночки. Чует мать? Ей так мало приходится бывать со своим сокровищем!
Нарин нашла себе дело снаружи, спросилась и вышла. Краем сознания сида понимала — за время ее болезни та заново привыкла к ребенку. Которого сама и родила, но по странному стечению обстоятельств подарила рыжей и ушастой. Так что теперь числилась в кормилицах, матерью же считалась Немайн. Приемышей и родных детей в Камбрии различать не принято — и этот обычай славно лег на отчаянное детолюбие сидов.
Так что издевательством это не было. Так, озорство. Захотелось почувствовать, как это — быть матерью не по обычаю, а на деле. Причем — очень-очень. Снова инстинкт… Накатывало и раньше. Но всегда находилось срочное дело, или свидетели — стыдно же! И наряд особо не позволял — разве если раздеться до рубашки. А на этот раз Немайн одела новенькое верхнее платье с ненавязчиво осуждаемым церковью разрезом чуть не до пояса. За который молодые замужние валлийки упорно продолжают держаться. И будут, видимо, аж пока пуговички не изобретут. Дэффид на эту обновку нахмурился было, но Глэдис на ушко пошептала — и как рукой сняло. А вот до сиды только и дошло, для чего эта похабщина. Детей кормить.
Нижнее платье и рубашка соответствовали.
Немайн крутанула уши взад-вперед. Вроде никто поблизости не топает. А одежку в сторону сдвинуть — одно короткое движение. Доставать или высовывать в разрез нечего. Если верить Сущности-А — пока.
Толку, разумеется, не было. Но мир вокруг выключился. Радость была почти такая, как когда маленького подарили. Радость сквозь боль — грудь-то и так ноет, а тут еще мусолят.
А раз мир выключился, то и закончилась эта радость стыдом и краснением.
— Так.
Над Немайн возвышалась ученица. Грозная, красивая. Сильная.
— Ннееет. Все хорошо. Ой.
— Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Не как ученица, а как лекарка. Я заметила, ты последнее время грудь часто трогаешь. Болит? Наверное, не в первый раз маленького кормить пробуешь?
— Яаа…
Вот и не верь после этого сказкам: сида явно хотела соврать, да дыхание сперло.
— А чего стесняешься? Не девочка, с чужим дитем забавы ради не балуешься. Твой он, твой. А ты ему мать, и грудь дать должна. Тем более, что молоко у тебя пойти может. Не знаю как у вас, сидов, а у людей всякое бывает. И что нерожавшие девушки детей грудью кормят — тоже. Так что — продолжай. Ничего зазорного, только правильное. Погоди. Зачем я сюда шла?
— Вспоминай, — улыбнулась сида, все-таки запахиваясь, — кстати, нужно непременно ввести пуговицы. А то просто стыдно: развитое стекольное дело, развитое керамическое, дерева кругом полно, меди, бронзы и латуни — море, и дешевых, а одежду скрепляем тесемками, в лучшем случае — заколками. Первое долго, второе — неудобно. И еще: должен был прийти представитель народа. Ивор.
— А! Так за этим я тебя и побеспокоила. Он внизу. Я сказала Кейру, что нужна комната для переговоров. И сенатора нашего пригласила.
— Кого?
— Легата, который в городе остался. В Совете заседать и решать с королем военные вопросы. Дело для клана важное, втемную решать нельзя.
— Хорошо. Идем. И нужно послать за священником — раз уж речь пойдет о защите от потусторонних сил. Хорошо бы викарий был свободен… И вот еще что. Все хотела тебя спросить, как твоего отца звали?
— Зачем? — отказывать не ученическое дело, а вот спрашивать — вполне.
— Интересно.
— Иван. У тебя что, припадок?
Ну да, если читать имя «Ivan» по-английски, будет один из многочисленных в литературе Айвенов. А по-валлийски — именно Иван. А ведьма-ученица, значит, Анна Ивановна. Очень ей идет.
Отец Адриан застал Дионисия, епископа Пемброукского, в нефе церкви, на месте, где еще утром стояло устройство для отбития поклонов. Епископ рассматривал оставленные брусьями следы на полу. Базилисса Августина, которую здесь приходилось именовать Немайн, после того, как ей запретили поститься, решила усмирять плоть дозволенным ей способом. А поскольку уезжает — забрала инструмент. И — опередила, шустрая! Успела поговорить с преосвященным, после чего тот, как и всегда, впал в глубокое раздумье: на лбу нарисовалась лишняя горизонтальная морщинка, нос затупился… В руках крутит деревянный кружок размером с монету. В середине кружка — две дырки.
