Затем Попов поманил меня.
— Пойдёмте, Буревестник, выйдем и не станем мешать Владимиру Зеноновичу.
Когда мы вышли из кабинета, Владимир Зенонович вовсю давал свои «показания». Он подписал письменное согласие более не участвовать ни в каких революционных кружках и объединениях, ставящих целью свержение существующего строя. Поставил дату и лихо расписался. Теперь наш гость пытался вспомнить и описать, кто и чем занимался в его подпольной организации. Попов попросил не упустить из виду ни единой, даже самой незначительной детали.
Невольно нам пришлось залюбоваться, как скоро и легко генерал орудовал пером. Ведь Май-Маевский совершенно не держался на ногах. Отблески мысли гуляли по его заплывшему жиром лицу, озаряя его улыбкой или, наоборот, заставляя хмурить брови. Мне бы такую скорость письма. Я и на трезвую-то голову еле ворочаюсь. Без сомнения, именно такие люди командуют на фронте армиями. Я спросил Александра Степановича, закрывая за Май-Маевским дверь: — Почему вы поначалу отказались, а потом решились взяться за это дело?
Говорил я вполголоса.
— Что оставалось делать? — ответил Попов. — Если ни тюрьма, ни ссылка не способны изменить людей вроде Май-Маевского, так попытаемся воздействовать на них данными ими самими письменными обязательствами. Патриотизм и долг они понимают по-своему. В награду, если распутаем дело, получим развалившуюся террористическую группу. Чем не благородная цель? И ещё — у меня есть личный мотив. Когда мы доберёмся до истины, я непременно расскажу вам о нём.
— Всё же, вы слишком уж несправедливы к генералу. Он романтик, борец за идею, а вы про него — «банда».
Попов посмотрел на меня с укором.
— Вам как литератору, Буревестник, должно быть известно: группа мужчин, находящаяся без определённых занятий долгое время в одном месте, социально опасна.
— Вы слишком категоричны.
— Допустим. Вариант героев книги «Трое в лодке, не считая собаки» — самый невинный. Наши генералы ещё и привыкли командовать. Не забывайте, они царские генералы, для них солдаты — люди низкого сословия.
Меня всегда удивляет, как столь замечательный учёный-электротехник видит и социальную сторону жизни. Я захотел было пожать руку моего верного друга и потянул свою. Но вместо ответного прикосновения кожи ощутил у себя на ладони круглый картон. Я поднял поближе к глазам кружочек с иероглифами, пытаясь его разглядеть. На картонке приклеена была марка. Тонкой кистью нарисовано было рулевое колесо корабля, испещрённое изящными нитками иероглифических знаков. Никаких других объяснений увиденному, кроме того, что колесо нарисовал моряк, я не мог дать.
— Что он означает, этот штурвал парусника? — спросил я, ни к кому не обращаясь, и услышал в ответ голос Попова: — Счастье.
— Как вы сказали? Счастье?
— Так, по крайней мере, утверждает господин Май-Маевский.
— Вы знаете, — проговорил я медленно, напрягая лоб, — вы знаете, я читал в одном романе про клуб самоубийц. Похоже, неправда ли?
В ответ Попов лишь покачал головой.
— Маловероятно.
Наконец, генерал отдал бумагу Попову, распрощался, поклонился и вышел, чуть не налетев на косяк.
Я смотрел, как он идёт, спотыкаясь и размахивая руками, будто гигантскими крутильными весами. Со стороны казалось, что неведомая сила постоянно толкает его прочь с дороги.
— Александр Степанович, — вскрикнул я. — Поглядите, как ваша сила действует.
— Какая сила? — недоуменно воззрился на меня Попов.
Я сказал то, что успел понять из лекции Попова:
— Сила Лоренца.
Главное в любом деле — подготовка
После ухода Май-Маевского я пребывал в крайнем нервном возбуждении. Моё смущение поймут те из любезных читателей, коих, как и меня, нечасто радуют визитами генералы. А тут явная тайна и пропавшие люди. Вот и пусть после этого Александр Степанович говорит: «не говорите о том, чего не знаете!» Это он про силу Лоренца, которую я неправильно, с точки зрения физика, помянул. А как же неправильно, если тайна? Если какой-то неведомый магнит притянул нас троих, подобно частицам воды? Ох, чует мое сердце — затянуло нас в вихрь. И какие крутильные весы измерят его силу?
Генерал оставил после себя подробный отчёт и имена членов подпольной организации, которые не один десяток лет собирались переустроить жизнь в нашем альбоме на новый лад. Я понял из его бумаг, что организация ставила целью постепенный захват власти. Запугиванием и террором обратить на себя внимание. Выйти из тени, потом поднять массы, действовать решительнее по всему альбому. Главной идейной силой можно было считать Колчака. Теоретиком революции хотел себя видеть Май-Маевский. В роли организатора выступал Чан Кай Ши, у которого имелись помощники-китайцы.
— Меня сбивает с толку Чан Кай Ши, — потряс листком Александр Степанович. — Он же Чан Кай Шек, он же Чингисхан. У нас в альбоме китайских марок никогда не водилось. Колчаку это должно быть доподлинно известно. Зато с эдакой бумагой нас бы приняли в полицейском участке, как героев.
— Вы радуетесь, будто школьник, — урезонил его я. — А ведь дело нешуточное.
— Правда ваша, — развёл руками мой друг.
— Взялся за гуж — полезай в кузов, — вспомнил я народную мудрость.
— Никогда не слыхал такой пословицы, — сказал Попов. — Взялся за гуж — не говори, что не дюж. А кузов тут ни при чём. Но вам как писателю виднее, Буревестник.
Я принялся нервно расхаживать по комнате. Доски пола скрипели под моими ногами.
— Ох, чует моё сердце, вляпались мы с вами, Александр Степанович.
— Вы сами притащили ко мне его, — кивнул на окно Попов. — А теперь вздыхаете, будто гимназистка.
— Владимир Зенонович рассказывал мне о своих скитаниях. Мне его стало искренне жаль. Что мне было с ним делать? И потом, я не предполагал, что дело зайдёт так далеко.
— Да, я понимаю. У вас доброе сердце. Это я слишком суров к людям. Мне его тоже жаль, а больше всего неприятно, что они опять занялись Бог знает чем. Поступили вы правильно, Буревестник, когда привели Май-Маевского ко мне.
Признаюсь, похвала из уст моего уважаемого друга всегда мне приятна. С некоторых пор я чувствую некоторое духовное единение с Поповым. Поэтому я вдруг ощутил, будто тёплая волна благодарности судьбе за такого друга прошла по телу, а глаза наполнились влагой. Но я быстро справился с минутной своей слабостью и снова в раздумьях принялся мерить шагами комнату.
— Скажите, Александр Степанович, чем мы станем теперь заниматься? И есть ли у вас план?
— У меня пока никакого плана нет. Есть только гипотезы. А чем нам заняться, более или менее понятно.
Я снова почувствовал уверенность. Если Попов знает, в какую сторону вести расследование, значит, мы загадку решим.
— Да вы успокойтесь, Буревестник. И не мельтешите по комнате будто маятник Фуко.
Пришлось сесть.
— Нам ясно, что заговорщики собираются в доме Эйвазова. С ними китаец. Я вполне могу допустить, что именно оттуда, с марки Эйвазова, и пришёл Май-Маевский. Генерал говорил, они там квартируют. И забрёл он к вам, потому что, как говорится, по дороге. Не будь вас, он, вполне вероятно, направился бы прямиком ко мне.
— И вы спустили бы его с крыльца, — добавил я.
— Вы правы, Буревестник, — улыбнулся Попов. — Но какая теперь разница? Знаете, вам в этой истории придётся сыграть центральную роль.
У меня так и подпрыгнуло всё в печёнках.
— Почему центральную?
— А потому, дорогой мой, что ваша кандидатура подходит, как нельзя лучше. Пойдёте на задание сами. А я стану подстраховывать.
Я человек не робкого десятка, читатели знают. Я подошёл к столу, налил воды из графина и большими глотками выпил стакан. Потом второй. Перевёл дыхание.
— В логово к бандитам?
— Разумеется. Не к милым вашим англичанам, а к родным, озабоченным спасением России, генералам.
— Вы со мной решили расправиться? Не ожидал, признаюсь, от лучшего друга… Вот она, плата за безграничную вам преданность.
— Ну-ну. Не нервничайте, дорогой Буревестник. Во-первых, риск — дело благородное и добровольное.
— Так то оно так, — начал было я, но Попов меня не слушал.
— Во-вторых, клянусь вам, я буду где-то рядом и не допущу, чтобы и волос упал с вашей головы. Ну, посудите сами, меня все эти революционеры прекрасно знают. Я сорвал их аферу с взрывом мавзолея. Нет, мне и близко соваться в их шайку не стоит. И прежде всего нам надо понять, кто такой этот таинственный китаец. Плюс приютивший заговорщиков Эйвазов. Надо мне им заняться. Времени у нас — в обрез.
Попов достал с полки толстый том «Большой Советской энциклопедии» в рваном переплёте и принялся его листать. В голове моей всё ещё путались мысли, я механически следил за быстрыми пальцами Попова. Идти в самое логово — шутка ли. Нет, дёшево себя не отдам, решил я. Они ещё узнают, кто такой Максим Горький.
