Пока ели, юноша пытался выведать у цыган, что происходит в столице: в Париже ли король и приор, что говорят о войне между Англией и Шотландией, и правдивы ли слухи о том, что Филипп все-таки собирается выдать дочь за сынка Длинноногого. Однако цыгане только пожимали плечами. Такие дела их не интересовали. Они пришли с юга и направлялись на север — вот и все, что удалось узнать Томасу.
Когда костры прогорели, песни отзвучали, и все было съедено и выпито, люди начали расходиться по фургонам. Кое-кто уходил прямо в поле или на берег реки — в основном молодые пары. Томас поднялся и неуверенно осмотрелся. Похоже, придется расположиться прямо у костра, завернувшись в плащ: ночь была довольно прохладной. На плечо ему легла горячая ладошка. Томас оглянулся и услышал смех. Это была та самая девушка, что расхохоталась при его появлении. Когда Томас обернулся, девушка попыталась сделать серьезное лицо.
— Красивый гажё, — выдохнула цыганка, — пойдем со мной. Моего мужа год назад унесла гнилая лихорадка, и некому согреть меня этой ночью.
Девчонка скорбно потупилась, но не выдержала и снова прыснула. На смуглых щеках играли ямочки, а в темных глазах плясали бесовские искорки.
«Почему бы и нет?» — подумал Томас и пошел за девушкой к повозке.
Когда Томас открыл глаза, над землей вовсю сияло солнце, зажигая капельки росы на траве. Сначала юноша не мог понять, что не так, но потом вспомнил — заснул-то он под телегой,
в объятьях молодой цыганки. Томас сел. Ни телеги, ни молодой цыганки — вообще никого кругом не было. Только следы ног, копыт и тележных колес и три слабо дымящихся кострища. Похоже, цыгане ушли еще ночью, но отчего же он не проснулся от шума? Голова гудела, словно с перепоя… или его и вправду опоили? Томас судорожно ощупал себя. Сумочка была на месте и — о счастье — королевское письмо в футляре никуда не делось. Рядом лежала арфа, но вот кошелька и след простыл. Некоторое время юный шотландец сидел неподвижно, а затем стукнул себя кулаком по лбу и длинно и грязно выругался.
Часть первая. Глава 3. Граф и приор
Глава 3 Граф и приор
Приор Франции Жерар де Вилье стоял у узкого окна центральной башни и смотрел вниз, на засыпанный соломой, размокший плац. Дождь, мелкий, затяжной и унылый, сыпался и сыпался из брюхатых туч. Жерар де Вилье нахмурился и перевел взгляд на конюшни и казармы у крепостной стены, и дальше, за увенчанную башенками стену — на аббатство Сен-Мартин, слякотную дорогу и выстроившиеся вдоль нее развалюхи. Предместье тянулось до самых ворот Сен-Мартин, сейчас скрытых за дождевой пеленой.
Настроение у тамплиера было под стать погоде. На то имелось множество причин, и не последней из них был скорый приезд великого магистра ордена, Жака де Моле, с Кипра. Папа приказал великим магистрам тамплиеров и госпитальеров явиться в его резиденцию в Пуатье для того, чтобы обсудить возможное слияние орденов. Речь должна была зайти и о новом крестовом походе, с помощью которого де Моле надеялся вернуть орденские земли в Палестине и захваченные неверными святыни.
Пятнадцать лет прошло с тех пор, как последняя крепость крестоносцев в Святой Земле, Акра, пала под натиском мамлюков. Тамплиерам пришлось перебраться на Кипр. Жак де Моле, избранный великим магистром, попытался вернуть утраченные орденом владения. В 1300-м году от Рождества Христова сборный отряд тамплиеров и госпитальеров захватил остров Руад у побережья Сирии. Великий магистр надеялся отвоевать бывшую крепость крестоносцев, Тортосу, что находилась на сирийском берегу всего в нескольких милях от острова. В случае успеха Тортоса могла бы стать вратами в Святую Землю и базой для нового крестового похода.
Однако два года спустя мамлюки выслали большой флот из Триполи. Неверные атаковали Руад и перебили его христианских защитников. Великий магистр не сумел вовремя выслать помощь, что немало уронило его престиж в глазах европейских владык. И все же Жак де Моле, запертый на Кипре, как лев в клетке, не бросил мечтаний о военной кампании.
Сам де Вилье был против этой затеи. Что прошло — прошло. Следовало двигаться дальше. После битвы при Куртре тамплиерам вновь доверили роль королевских банкиров, и это принесло орденской казне немало серебра. Честно говоря, нынешнего приора Франции намного больше занимали финансовые и административные дела, чем скачки на коне и размахивание мечом. Конечно, если бы каким-то чудом Иерусалимское королевство вернулось под власть ордена Храма, Жерар де Вилье не стал бы возражать. Но платить за это чудо тысячи ливров и флоринов? Нет уж, увольте. Между тем упрямый старик де Моле настаивал на крестовом походе, настраивая против себя короля, папу и двор. Не далее как сегодня де Вилье пришлось ощутить их недовольство на собственной шкуре.
Во время обеда во дворце сын этой старой вонючей голландской лисы, правителя Орфлёра, Рейнальд Гьельдре-младший, рассказал прелюбопытную историю. Его папаша, засевший в Орфлёре, как клещ в собачьей шкуре, и тянувший последние соки из иноземных торгашей, решил позабавить сынка. Видно, старый Гьельдре полагал, что тому мало забав в Лувре, где краснощекий крепыш Рейнальд жрал королевских кур, овец и косуль, пил королевское вино, щупал пышнотелых служанок и вовсю распространял слухи и сплетни. Вот и сейчас, обглодав целую тушку куропатки и выглядывая, что бы еще ухватить с блюда, Гьельдре усладил гостей свежей историей. Две недели назад в тюрьму Орфлёра угодил странный узник.
По рассказу Гьельдре, молодой человек лет семнадцати заявился утром к восточным воротам, где дежурили стражники, и устроил скандал, уверяя, будто цыгане похитили у него кошелек. Вида молодой человек был самого затрапезного, и, хоть и говорил по-французски без всякого акцента, одежда на нем была иноземного кроя. Сержант, возглавлявший стражу, сразу заподозрил неладное и поинтересовался, сколько же в похищенном кошельке было денег. Когда юноша заявил, что не менее десяти ливров, стало ясно, что он лжет — ведь, судя по его виду, у мальчишки за душой не было и десяти денье. При себе подозрительный скандалист имел арфу и узелок с матросской одеждой, из чего умный сержант сделал вывод, что парень — моряк, сбежавший с корабля, похитивший у благородного пилигрима платье и музыкальный инструмент и вознамерившийся воровать и попрошайничать на нормандской земле. Мальчишку побили палками и швырнули в тюрьму к остальным бродяжкам и нищим. По недавнему указу всемилостивейшего государя Филиппа Красивого, «попрошаек, бродяг, а также лиц без определенных занятий» следовало задерживать и продавать на галеры, дабы выручкой пополнить вечно пустовавшую королевскую казну. Тут юноша повел себя буйно: принялся поносить стражу и уверять, что он никто иной, как племянник Жерара де Вилье, самого приора Франции! За что был еще раз бит, но не угомонился, а начал распевать песни похабного содержания на французском, английском и даже как будто на латыни, и умолк лишь тогда, когда ему пригрозили отрезать язык.
Сообщив эту потрясающую новость, молодой граф Гьельдре вытер рукавом с подбородка масляные разводы и торжествующе оглядел собравшихся за столом. Многие с трудом сдерживали смех. Жерар де Вилье казался спокойным, к немалому разочарованию королевских лизоблюдов. Приор благожелательно улыбнулся графу и спросил:
— И что же ваш почтенный отец намерен делать с безобразником?
Рейнальд Гьельдре хмыкнул и вцепился в истекающую жиром утиную ножку.
— В согласии с указом государя, если в течение сорока дней никто не предъявит на бродягу прав, его поженят на весле. Хороший обычай недавно переняли у мавров — приковывать гребцов на галерах. Но ежели этот племянник вам дорог, монсеньор, тогда, конечно, отец немедля отошлет его в Париж с почетным сопровождением.
Смешки стали громче. Смуглые щеки приора чуть потемнели, но взгляд оставался равнодушно-вежливым.
— Что вы, Рейнальд. В Париже и без того хватает безумцев…
— И многие из них заседают в Капитуле ордена, — прошипели откуда-то из-за спины.
Приор не стал отвечать и на это и скоро откланялся, сославшись на срочные дела — надо было подготовить покои в Тампле к приезду великого магистра.
Жерар де Вилье не лукавил — он действительно поднялся в центральную башню, где располагались личные покои магистра ордена. Однако пришел он сюда не только затем, чтобы проверить, сметена ли пыль, проветрены ли комнаты, и не сожрала ли ковры вездесущая моль. Приор искал уединения, чтобы поразмыслить над услышанным во дворце.
Подхалимы-придворные были бы крайне разочарованы, если бы узнали, что странная новость не повергла де Вилье в стыд и гнев. С юности тамплиер привык не доверять сердцу, но во всем полагаться на холодный рассудок. Вот и сейчас следовало рассудить здраво.
