– Который из трех Саней-то?
– Высокий худой который.
Леха восхитился:
– О! На ловца и зверь бежит. Круто. Мить, он вштыренный?
Дима немного замялся и утвердительно кивнул:
– Опять на какой-то дряни сидит, торчок хренов.
– Братан, ты не в курсах, кто ему наркоту пихает? Не у вас тут?
– Леха, ты же знаешь, у нас с этим строго.
– Строго? А чего тогда половина вмазанных и вода негазированная дороже вискаря?
– Вкидываются перед самым входом. Пока заходят, выглядят нормально. Вот в «Зоне» обыскивают уже давно, а толку ноль. В трусы же не полезешь?
Леха расхохотался.
– Если девчонка красивая, очень даже полезешь. Ладно, бывай, брат. Если кипеж будет – свисти.
– Идите уже. У меня и так тут толпа народу.
Мы вошли внутрь.
Когда подходили к столику, Леха толкнул меня, наклонился к уху и сказал: «Листок достань». После чего пошел дальше. Я достал листок с описанием и пошел за ним. Из-за столика вскочил какой-то парень, видимо, тот самый Саня, и радостно бросился к Леше. Сначала я застыл на месте, а потом сложил лист с распечаткой и убрал в карман. Вопросы отпали, так же как и сомнения. Леха познакомил меня с Александром, и мы уселись за столик. Через некоторое время Леха наклонился ко мне:
– Все понял?
– Все.
– Вопрос закрыт?
– Закрыт.
– Договорились.
Он протянул мне руку, которую я пожал.
Вечер закончился томно.
Больше к этой теме мы не возвращались, но с тех пор я стал еще более критически смотреть на историю Гражданской войны и деятелей того периода. При этом я все больше и больше убеждался, что при любом раскладе я бы воевал на стороне красных. Через какое-то время я и сам начал удивлять окружающих нестандартностью своих выводов. Я начал смотреть на окружающий мир другим взглядом, руководствуясь правилом – «зри в корень», и продумывать свои действия. Это помогало и в жизни, и в работе, и в отношении с близкими мне людьми.
А потом Леха погиб. Разбился на машине.
Все-таки странным он был парнем.
Не знаю, как такое получилось, но на похоронах Лехины друзья и «близкие» подходили выразить соболезнования сначала ко мне, а только потом шли к Лешиным родственникам.
Родственники жались в углу и явно чувствовали себя не в своей тарелке. Уехали они очень быстро. Алексея кремировали и «положили» в колумбарии на Троекуровском кладбище. Там был похоронен его отец. Леха несколько раз мне говорил, что хочет быть поближе к родителю и место ему нравилось.
«В жизни не сложилось, так хоть после смерти вместе побудем», – примерно так выразился он однажды.
На кремации настоял я. Это было второе посмертное желание моего друга.
После его похорон я почувствовал, что потерял настоящего друга. Было очень тяжело.
Я продолжал работать, читать интересные книги. Начал общаться на нескольких исторических форумах. Периодически ко мне заезжали Лехины «пацаны». Однажды кто-то из них мне сказал, что внутренне я стал очень похож на их погибшего «старшего». Но я все равно чувствовал, что какая-то часть меня «ушла» вместе с моим другом.
Так прошел год.
В годовщину Лехиной смерти я чувствовал себя совершенно разбитым. Но все равно заставил себя съездить на кладбище, а потом поехал на книжный рынок в «Олимпийском». Купил несколько книг и, засидевшись в кафе, возвращался домой поздно. Время – половина двенадцатого ночи, автобус под номером восемьсот тридцать, электронная книга в руках. Забыл обо всем на свете. Ехал и читал статью Сталина 1906 года по аграрному вопросу, чтобы отвлечь себя от невеселых мыслей. Когда я подошел к своему подъезду, то опять никого не заметил. Ударили так же. Сзади, по затылку.
Последняя мысль была, что Леха просил его предупредить на этот случай, а я про это забыл. Нехорошо получилось.
Потом было какое-то странное ощущение. Описать его сложно. Но попробую.
Много пострелявший на своем веку знакомый рассказал однажды свой сон.
Приснилась ему какая-то очередная стрельба. Помню, он долго и с деталями рассказывал этот сон. Запомнилась мне концовка. Когда этот человек во сне перепрыгивал через забор в каком-то закоулке, ему в голову, сзади, выстрелил снайпер и попал. Так вот, после этого у парня возникло ощущение, что внезапно в кинотеатре погас экран и стало абсолютно темно, остались только мысли. Вот и у меня так же, экран выключился, мысли какие-то бродят на периферии непонятные, про Наташу какую-то, но вот в отличие от своего знакомого проснуться, чтобы покурить, не могу.
Потом пропали и мысли.
Очнувшись, я обнаружил себя лежащим в кровати и, по-видимому, в поезде. Постукивали на стыках рельсов колеса, в нос бил характерный вагонный аромат, к которому, однако, примешивались совершенно незнакомые резкие запахи, голова была забинтована, но боли сильной не было. Открыв глаза, я первым делом хотел по привычке взять очки, справа на тумбочке, но почему-то своих очков не нашел, а нащупал вместо них пенсне. Пенсне?
Нацепив его на нос, ощупал себя и попытался сесть. Голова сильно закружилась, и с первого раза попытка не удалась, пришлось опять лечь.
«Вот не везет-то, – подумал я в тот момент. – Где же мои очки?»
Я начал осматриваться.
Несомненно, поезд и вагон, правда, какой-то странный вагон, старинный.
Откуда-то всплыла мысль, что это мой личный вагон-салон.
«Пусть так. Мой так мой», – сказал я себе и продолжил осмотр.
Интерьер был роскошный, как в вагоне-люксе первого класса, который я видел в музее на Рижском вокзале в Москве.
Лежал я на кровати, назвать это «полкой» язык не поворачивается.
Круглый стол, шкаф, маленькая дверь, за которой, скорее всего, была туалетная комната, бархатные занавески на окнах.
За окном было светло.
Полежав еще немного и собравшись с мыслями, начал раздумывать. Вопросов была масса. Самые простые из них – где я? Почему не в больнице? Куда меня везут?
«Хорошо, что хотя бы не – кто я? Это был бы точно перебор, – пришла в голову мысль. – Все. Надо подниматься, иначе я так ничего и не пойму».
Наконец я решил опять попытаться сесть. На этот раз удалось. Голова хотя и кружилась немного, но было терпимо.
Как раз в этот момент открылась дверь, и в комнату-купе вошел человек с саквояжем.
Одет он был странно. Совершенно старомодный костюм, жилетка с цепочкой от часов, пристегнутой к пуговице. Такой фасон воротника рубашки я видел только на старых фото, а галстук такой я бы в жизни не надел, несмотря на то, что в одежде всегда был достаточно демократичен, засмеют. Человек вообще был похож на доктора Айболита из старого черно-белого фильма. Я и решил считать его доктором.
Пока я рассматривал этого человека, он осматривал меня. Посмотрел зрачки, покачал вынутым из саквояжа молоточком перед моим лицом, попросив проследить взглядом. При этом доктор все время приговаривал:
– Лев Давидович! Ну почему же вы не позвонили? У вас был сильнейший удар. Вы разбили голову. Вам надо лежать, отдыхать, а вы уже вскочили! Не бережете вы себя.
Доктор говорил добрым голосом, участливо заглядывая в глаза.
Наконец взял мою руку, достал из жилетного кармашка настоящие часы на цепочке и начал считать пульс.
«Как он меня назвал? – подумалось мне в тот момент. – Лев Давидович? Всю жизнь был Иваном Васильевичем, а тут на тебе».
Сразу вспомнился фильм «Ширли-Мырли» и его главный герой – антисемит рецидивист Кроликов, который тоже на поверку оказался Изей Шниперсоном, а совсем не Василием. Вслух же я сказал:
– Карл Иосифович, я хорошо себя чувствую. Голова практически не болит. Что произошло?
– Пути оказались разобраны, машинисту пришлось резко тормозить, Лев Давидович. В поезде несколько пострадавших и вы в их числе. Вы что-нибудь помните?
– Честно говоря, не очень помню.
Я честно попытался что-то припомнить. Резко заболела голова. Вспомнить что-то, кроме того, что меня ударили чем-то тяжелым сзади, я не мог. Однако на периферии бродили какие-то мысли о совещании, но явно не мои.
«Или мои? И почему все-таки Лев Давидович?» – вот так я подумал, но доктору сказал, решив его не расстраивать, что помню совещание, а потом удар и уже ничего не помню.
– Вот именно, – сразу обрадовался врач. – Вы проводили совещание, а тут машинист резко затормозил, и вы, не удержавшись, полетели спиной вперед и ударились затылком об угол шкафа. Сильно ударились. Меня срочно вызвали, я остановил кровь, перевязал вас, Лев Давидович, и указал уложить в вашем купе. Вы действительно себя хорошо чувствуете?
– Действительно хорошо, Карл Иосифович. Настолько хорошо, что сейчас попробую встать.
После моих слов врач замахал руками и практически заверещал, что мне вставать нельзя, необходим полный покой, как минимум в течение нескольких дней, и диетическое питание. Выслушав его, я совершенно неожиданно для себя рявкнул на доктора:
– Тихо, товарищ Дымкович! Работать вы за меня будете?
