— Определённо, — согласился я.
— Значит, тебя убили тоже. И у нас общий посмертный экспириенс, один на двоих. А вот насчёт Слона я не уверена. Может быть, он этот, как его… Проводник душ. Хотя нет, вряд ли. Проводник, наверное, тот мужик на красивущей тачке. Он лучше подходит. А Слона, наверное, тоже убили. Нас ведь если убивать, то всех разом, а то отомстим!
Нагма снова зарылась лицом в постель, и последние слова звучат невнятно.
— Интересная теория, — признал я. — Но её легко проверить.
— Как? — её лицо вынырнуло из мягких складок ткани, зелёные гляделки уставились на меня с любопытством.
Уже не первый раз за последнее время она ставит меня вот так в тупик. Не могу понять, насколько это игра, а насколько всерьёз. Может быть, она и сама этого не знает.
— Подождать, пока захочется писать. Если приспичит, то ты точно живая. Мёртвые не писают.
— Блин, а точно! — засмеялась она. — Давай подождём.
Она подняла руки, вцепилась мне сзади в плечи и уложила на кровать. Матрас оказался каким-то фантастически удобным, моя спина возликовала. Так, и правда, поверишь, что в рай попал.
Нагма подкатилась ко мне, легла на живот рядом и положила голову острым подбородком на грудь.
— Я хочу хотеть писать! — объявила она, подумав. — Самое странное желание в моей жизни. Если это, конечно, ещё моя жизнь.
— Скоро узнаем, — сказал я серьёзно.
— Пап, ты меня любишь? — спросила она вдруг после паузы.
— Больше всего на свете, — подтвердил я.
— А если окажется, что я всё-таки умерла, ты сильно расстроишься?
— Я ведь вместе с тобой умер, забыла?
— А, ну да, точно.
Она помолчала, задумчиво елозя голыми коленками по простыням, потом спросила снова:
— А если бы нет? Расстроился бы?
— Не то слово. Мне тогда и жить незачем.
— Не, — она перевернулась на спину, скатившись затылком мне на живот и теперь смотрит в потолок. — Так неправильно.
— А как правильно?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю, колбаса.
— Как ты думаешь, мама меня вспоминает? — внезапно переключилась она. — Хоть иногда?
— Думаю, она очень по тебе скучает, — соврал я.
Ничего такого я не думаю. Уже скоро пять лет как её унесло куда-то с Калебом, и она определённо могла бы дать о себе знать. Если бы хотела. Калеб, вон, дважды с тех пор объявлялся.
— Я когда решила, что умерла, то подумала: «А мама-то и не знает!» А потом подумала, что ей, может быть, и плевать.
— Часто о ней вспоминаешь? — спросил я, чтобы не врать ребенку снова.
— Иногда. Чаще, чем раньше. Думаю, какой она была в четырнадцать. Такой же как я, или другой? Было ей так же странно от себя?
— Наверняка, — сказал я. — Не забывай, она росла в кыштаке. Вряд ли там подробно объясняют девочкам особенности процесса взросления.
— Да уж. Я уже почти забыла, каково там. Казалось, что ничего, норм. А сейчас подумаешь — ужас-ужас же. Козы эти. Одежда. Холод. Еда. Бе.
— Что бе, то бе, — согласился я.
— А знаешь что? Если я умерла, то всё правильно.
— Что именно?
— После смерти попала в антикыштак. Специальное место с офигенными простынями для тех, кто родился на вонючих шкурах.
— Глубокая теория, — оценил я, — но я всё же не думаю, что ты умерла.
— Я тоже, — вздохнула она. — Мне уже хочется писать, просто встать лень.
— Отнести тебя? Сказать «пись-пись-пись»?
— Фу, прекрати! — Нагма встала, потянулась и пошла к двери в здешний санузел.
Зайдя, она немедленно выскочила обратно, выпучив зелёные глаза.
— Ты это видел, ну?
— Видел, — подтвердил я, ранее посетивший аналогичное помещение в своих апартаментах.
— Охренеть же, да?
— Абсолютно согласен.
* * *
Ужин сервирован так, словно мы ждём Императора Вселенной. Но не исключено, что тут всегда так питаются. К такому столу захотелось переодеться в смокинг, но у меня отродясь не бывало смокингов. Впрочем, самыми шикарно и изысканно одетыми оказались внезапно слуги — чернокожие красавцы и красавицы с белоснежными улыбками идеальной зубной формулы, наряженные так, что наши кинозвезды на вручении «Оскара» разбежались бы в слезах убивать своих модельеров. Хозяева же стола вышли к нему одетые совершенно казуально, что выглядит странным диссонансом с прислугой.
— Позвольте представить вам наших гостей, — сказал Мейсер, постучав серебряной (а может, и платиновой) ложечкой по бокалу немыслимой тонкости и изящества. — Со Слоном вы знакомы, а это его заместитель Док и его очаровательная дочь Нагма. У вас всех будет возможность пообщаться с ними лично, а пока я, с вашего разрешения, кратко представлю вас. Итак, начнём по часовой стрелке. Теконис!
Мужчина с морщинистым худым лицом привстал и отсалютовал нам бокалом. Свет в обеденном зале неяркий, но он в глухих тёмных очках в массивной латунной оправе с металлическими боковинками. Они выглядят как некое техническое устройство, а не имиджевый аксессуар. Одет в нечто винтажно-старомодное, вызывающее ассоциации со словом «сюртук», хотя я не уверен, что знаю, как он выглядит.
— Наш специалист по физике фрактала, — кратко представил его Мейсер. — Вам есть о чём с ним побеседовать. Александр Павлович!
— Генерал Корц, с вашего позволения, — чётко, как складной метр, поднялся со своего места человек с лицом военного. Суровый, с квадратной челюстью, коротким ёжиком полуседых волос, классическими офицерскими усами и бледно-серыми стальными гляделками. Слуга царю, отец солдатам, надо полагать, хотя глаза слишком умные для такого кирзового имиджа.
— Генерал, наш главный военный эксперт, — продолжил Мейсер, — если наше сотрудничество состоится, он будет одним из тех, кто ставит вам задачи. Антонио, будь так любезен, отвлекись на секунду.
Пухлый лысеющий бородач в растянутой футболке рассеянно поднял глаза от какого-то гаджета, похожего на узкий планшет.
— Да, что? — спросил он без особого интереса.
На вид ему лет тридцать, причём, в отличие от остальных, скорее всего, натуральных. Глаза у него небольшие, близко посаженные, и, несмотря на отсутствие очков, производят впечатление близорукости. Так бывает у людей, прошедших коррекцию зрения — зрение уже нормальное, а мимика «напряженного приглядывания» осталась.
— Антонио Беневанто, специалист по вычислительным системам, — представил его Мейсер.
— Рад знакомству, — равнодушно сказал тот и уткнулся в свой гаджет обратно.
— Антонио — тот человек, который знает, какая информация вам нужна, раньше, чем вы сами это поняли. Фредерик…
— Я думал ты меня уж не представишь, — приветливо помахал мне рукой растрепанный седой бородач с располагающим улыбчивым лицом. — Просто Фред, ради бога.
Он одет в лёгкую джинсовую куртку. Закатанные рукава открывают жилистые предплечья, а мимические морщины на лице выдают преобладание улыбки над другими гримасами. Пожалуй, единственный, кто вызвал во мне симпатию с первого взгляда. Может быть, потому что выглядит моим ровесником. На вид мы с ним два самых возрастных человека в зале, но он похож на стареющего битника, а я чёрт знает на что похож.
— Фред — технолог-энциклопедист, — пояснил Мейсер. — Человек, знающий как из самовара сделать паровоз, а из паровоза — космолёт.
— А уж что я могу сотворить из пластиковой бутылки, фольги и пары зубочисток! — смеётся тот.
— И последний, но не по значению, член нашей команды…
— Не надо называть меня «членом», Мейс, — интересное, но жестковатое лицо женщины «неопределенно за тридцать», короткая причёска, строгие серые глаза. — И я могу сама представиться. Джулиана Ерзе, доктор социологии, эксперт по этнодинамике. И давайте уже ужинать.
— Как скажете, доктор Ерзе, — кивнул Мейсер, — приступим!
Передо мной склонилась умопомрачительно стройная негритянка в открытом платье, широко улыбнулась белоснежными зубами и с поклоном поставила на стол блюдо с каким-то мясом.
