клавишам пишущей машинки стучать умеет, пироги у нее тоже получились очень знатные, начинка самая вроде обычная: лук да яйцо, а вот вкус — пальчики облизать можно, не ей, конечно, ей пусть Боренька облизывает, а вот свои пальцы — это да.
— Миша, я понимаю, что ты проголодался, но пальцы облизывать, это всё-таки перебор! — не удержался младшенький.
— Боренька, передашь Раечке от меня гран мерси. Это чудовищно вкусно!
— Ты куда встаешь, чудила? — встрепенулся Боря.
— Туда… Помоги чуток, подстрахуй…
Я встал, пошатываясь, направился в туалет. Ванная комната встретила тем же казенным уютом и совмещенным санузлом. Но горячая вода была, центральное отопление плюс горячая вода — доме на Набережной уровень комфорта бял для своего времени заоблачный. Кое-как доплелся, меня шатало, но Боря поддерживал, так что добрался без происшествий: падений и стука головой об твердые предметы. Голова мне была нужна, в ней кипел такой котелок, мама не горюй! По жизни получалось, что я тащил брата за собой, был в нашем семейном дуэте главным, так было еще в самые молодые годы, да что там говорить, когда мы учились в реальном училище в Белостоке, моя идея была — издавать школьный журнал, а иллюстрации к нему были делом Бореньки, который и учиться пошёл по моим стопам, в одном, значит, училище. Потом я тащил его за собой — так Борис стал штатным карикатуристом «Правды», «Известий», «Чудака». Но сейчас именно он поддерживал меня, вот такие выверты судьбы.
Тут раздался звонок. Боря довел меня до постели и побежал открывать: звонили без перерыва, настойчиво, хорошо, что не барабанили по двери кулаками! Я прикрылся одеялом, в комнату влетела медсестра. И тут я понял, что всё-таки неправильный я попаданец. Медсестра была дамой под сорок, с бюстом четвертого размера и фигурой гвардейца-гренадера. Крупная женщина, на фоне которой мы с братом терялись даже если нас сложить вместе. Там все метр девяносто с кепочкой! И голос у неё был под стать росту и весу: зычный, грубоватый, прокуренный. Ох! Полюбил бы только за голос. но побаиваюсь!
Маргарита Алексеевна работала в медпункте, который был в нашем же доме, навещала меня еще вчера, даже несколько раз. Она живенько померяла мне давление, причем как она умудрялась работать с этим раритетом, уму не постижимо! Тонометр располагался в деревянном футляре и имел ртутную шкалу, к которому через переходник и резиновую трубку крепилась манжета. Манжета не имела липучки, а на ней был крючок, который цеплялся за металлические спицы, которыми вся эта конструкция была усеяна. Что-то вроде зацепов на поясе. Быстро накачала грушу, а я следил за тем, как подрагивает блестящий столбик ртути, подчиняясь уверенным движением женщины.
— Низковато давление, сто шесть на семьдесят четыре. — вынесла приговор. Потом зачем-то смотрела мне в глаза, точно не для того, чтобы узнать о моих чувствах к ней, ну а мне рассказывать о своих страхах совсем не хотелось. Как сказать: «Барышня, я вас боюсь?» Вот-вот. Ну и я решил промолчать, типа умнее буду казаться.
— Михаил Ефимович, в туалет хочется? — задала она непростой для меня вопрос. Выручил брат.
— Он уже ходил.
— Вставал даже? И что?
— Шатается, но идёт. — уточнил невпопад Боря.
— Я имела в виду, по-маленькому или по-большому, и что у него получилось? — В ответ братан зарделся и смущённо ответил:
— Не знаю, он там сам.
— Больной? — разворот, взгляд уткнулся мне в подбородок.
— По-маленькому. получилось. — немного смущаясь, обрадовал медсестру.
— Ну и хорошо, значит, сегодня катетером выпускать мочу не будем.
И тут я почувствовал, что сам краснею, вот блин, не думал, что меня можно будет так смутить.
— Эээ. Маргарита Алексевна. Спасибо огромное. Да.
Как-то выдавил из себя, при этом стараясь натянуть одеяло под самый подбородок. Медсестра, затянутая в белый халат с завязками сзади, по последней медицинской моде этого времени, заметив моё смущение, улыбнулась.
— Михаил Ефимович, да вы не стесняйтесь-то так, я в Мировую и Гражданскую на фронтах сестрой милосердия работала, мне там и не такое делать приходилось, так что ничего тут такого, можно, я закурю?
— Пепельница на столе.
— Угу. — медсестра продолжила свои откровения.
— Всякие видала, и обрезанные, и не обрезанные, и большие, и маленькие, так что меня вам не смутить и сами не смущайтесь, дело-то житейское.
Тут в разговор встрял Боря
— Как-то один молодой гой решил жениться на еврейке, богатой, и приданное отец её давал очень приличное, даже для Одессы. Только, говорит, не могу её выдать замуж не за еврея: прими иудаизм, тогда всё сладиться. Парень был не против. Пока не узнал, что надо делать обрезание, тут он сказал, «не согласный я, у меня каждый миллиметр на счету»!
Поржали, Маргарита Лексевна грохотала так, что стены ходуном ходили, хотя, может быть, это меня так по кровати мотало. Ну и голосина у бабищи! Трубы Иерехонские нервно курят в сторонке. А мадама папироску вытянула и закурила — без какого-то там изящества, привычно, так что комнату наполнили клубы никотинового дыма. Помню я, что пассивные курильщики получают больше проблем, чем активные! Да только мне сейчас всё это было по барабану. Мне хотелось только одного: чтобы меня покинули все, остаться наедине со своими мыслями, блин, тяжело-то как.
— Что-то беспокоит? — первый вопрос после перекура. А я-то думал, что этот вопрос будет первым. Ошибся.
— Голова болит. Может, что-то есть от головной боли?
— Я вам оставлю порошок ацетилсалициловой кислоты. Дрянь редкая, но головную боль снимает.
С тем, что дрянь редкая, я был согласен, как и с тем, что этот аспирин хренов слизистую желудка сжигает, до угольков. Но это как раз меньше всего меня пугало. Очень может быть, что до язвы желудка мне не дожить. Мой-то был человек деятельный, даже очень. Блин, да я в таком темпе работать не могу! А ведь придётся! Надо всюду успевать! Эхма… Хорошо, что я еще не был в Берлине и не встретил её.. Женщину, которая меня и погубила.
Конечно, не верное это утверждение, да и по отношении к Марии — абсолютно неверное. Немецкая коммунистка Мария Остен была уверена в невиновности своего мужа, приехала в СССР, как только узнала, что он арестован, даже приняла советское гражданство. И за это расплатилась своей жизнью. Её арестуют и расстреляют. Немного позже, чем мужа.
Ладно, может быть, вообще наши пути-дорожки
