Таки да, их есть у нас! Вам сколько надо, молодой человек — пуд, полпуда?
Уши гимназиста вспыхнули.
— Нет, что вы, мне всего семь золотников.
— Всего!.. — скривился приказчик. — К вашему сведению, у нас здесь солидная торговля! Банка с глицерином — два фунта, меньше не продаём. Будете брать?
— Буду, конечно. — кивнулМатвей. — А скажите, азотная кислота у вас имеется?
— Азотная кислота? — удивился приказчик. — Имеется, конечно. Только она в вёдерных бутылях, меньше тары нет.
— Не…- гимназист помотал головой, — Это слишком много, мне столько не надо. А скажите, если я зайду со своей бутылочкой попозже — вы не сможете мне отлить? Я заплачу, сколько скажете…
Приказчик снова хмыкнул, на этот раз добродушно.
— Вы что, юноша, думаете, что наше заведение будет делать гешефт на такой незаметной ерунде? Приносите, конечно, отпустим по правильной цене. Только смотрите, чтобы пробка была притёрта, а то пары азотной кислоты — это, знаете ли, та ещё радость. Оно вам надо, я спрашиваю?
— Хорошо, тогда я завтра зайду… — засуетился Матвей, роясь по карманам. — Сколько с меня за глицерин и желатин?
Когда гимназист ушёл, неловко волоча под мышкой покупки и стопку учебников, Шмуль Гуральник проводил его задумчивым взглядом, не забывая скрести пальцами, ногти на которых имели неопрятные траурные каймы, в своей редкой бородёнке. Желатин… глицерин… камфара… азотная кислота? Где-то он уже слышал этот перечень компонентов!
Ему понадобилось не больше пяти минут, чтобы вспомнить. Сообразив, в чём дело, приказчик зачем-то кинулся к входной двери, вернулся, нашарил листок, на котором были перечислены покупки, сделанные гимназистом и старательно, на мелкие клочки изорвал. И принялся гадать, что он скажет юному прохвосту, завтра, когда тот придёт за кислотой.
А может, лучше вовсе ничего не говорить? Зачем ему эти вырванные годы, как говорит тетя Бася из Егупца? Лучше сказаться больным и договориться с Моисеем Левиным, чтобы тот подменил его — тот не знает ни о желатине, ни о глицерине и продаст гимназисту азотную кислоту с чистой совестью.
Приказчик давно лет состоял при аптечной торговле и прекрасно разбирался в химических реактивах. И он, как и любой московский еврей, знал, кто такие Гольденберг и Арончик[2].
Но разве это его дело? Он, Шмуль Гуральник продаёт людям аптекарские товары, и Бога ради — какой бы этот ни был Бог, — оставьте его уже в покое!
[1] Автор знает, конечно, что в реальной истории этот указ появился лишь в 1887-м году. Но мы же имеем дело с альтернативной версией событий, не так ли?
[2] Арончик А. Б. и Гольденберг, Г. Д. — члены террористической организации «Народная воля», подготовившей убийство императора Александра II.
III
Российская Империя
Где-то между Санкт-Петербургом
и Москвой.
Поездку в Москву Остелецкий откладывать не стал. С утра, перекусив в упомянутом студенческом трактире — странный выбор для человека, вполне могущего позволить себе столик в ресторане Николаевского вокзала, в ожидании, но у Венечки имелись на этот свои резоны. За недолгой трапезой он переговорил с тощим молодым человеком в шинели Училища Правоведения, причём правовед что-то горячо втолковывал собеседнику, а под конец, воровато оглянувшись, сунул ему сложенный в несколько раз листок.
На том рандеву (несомненно, условленное заранее) и закончилось. Правовед отправился по своим делам; Венечка же, прикончив порцию яичницы и свежевыпеченный крендель, запив всё это крепким чаем, подхватил саквояж и пошёл искать извозчика. До отправления московского экспресса оставалось меньше полутора часов, так что следовало поторопиться.
По истечении этого срока Остелецкий вошёл в синий вагон второго класса, предъявив, как это и полагается, усатому краснолицему кондуктору билет и плацкарту. Тоже, между прочим, невозможное дело для настоящего флотского — строгим, хотя и неписанным сводом правил было категорически не рекомендовано ездить в вагонах второго класса и, конечно, пользоваться конкой. Его же статус офицера по Адмиралтейству позволял и то, и другое; чем Остелецкий и воспользовался, устроившись у вагонного окна и достав из саквояжа давешний бювар. Поездка предстояла долгая, и потратить это время следовало с пользой.
'…Ашинов Николай Иванович. Несомненный авантюрист, получающий искреннее удовольствие от своих затей, буквально упивающийся ими. Причём это относится к любой стороне его жизни — всё в нём противоречиво, всё окутано плотной завесой тайн и мистификаций. Начать хотя бы с происхождения: то он выходец из терских казаков, с отрочества ушедший «гулять» за границы отечества, то некий загадочный «вольный казак» — странная для русского слушателя формула, охотно сглатываемая иностранным слушателем, падким до экзотики.
В официальных бумагах, выправленных Министерством внутренних дел, он значится то сыном пензенского или саратовского купца, то как мещанин из Царицына, то вообще уроженцем области Терского казачьего войска. Отец его девятьюстами десятинами земли в Царицынском уезде, полученной им якобы в подарок от бывшего своего барина, женившегося на его дочери. То есть некоторая авантюрная жилка была у этой семье в крови — и Николай Ашинов унаследовал её целиком.
Будущий «атаман вольных казаков» окончил царицынское уездное училище, поступил в Саратове к казённую гимназию, но окончить её не смог — был изгнан за неуспехи в учёбе и дурное поведение. Вернувшись в Царицын, он некоторое время зарабатывал верблюжьим извозом, но позже научился извлекать пользу из своего неоконченного гимназического образования — составлял для царицынских торговцев бумаги юридического характера, а иногда даже представлял их интересы в суде.
Но карьера доморощенного адвоката не привлекала прирождённого авантюриста — хотя и помогала добывать средства для сравнительно безбедного существования. Отцовское «имение» к тому времени было продано за долги, и от всех девятисот десятин остался лишь крошечный клочок земли, островок на Волге. Ему-то Ашинов и обязан своей первой скандальной известностью — пока лишь в масштабах уезда.
Дело в том, что царицынские обыватели издавна ловили здесь рыбу, косили сено, заготавливали хворост — и вообще пользовались островком, как общественным владением. Власти, к которым Ашинов обратился с требованием оградить его собственность от вторжения посторонних, защитить свою эту собственность, предпочли устраниться; судебная тяжба тянулась долгие месяцы, а тем временем островок оставался проходным двором, где каждый творил, что хотел. И тогда он решился утвердить свои права силой. Он нанял две дюжины дагестанских горцев из числа сосланных в Царицын за участие в восстании, и запретил не только приставать к острову, но даже ловить возле него рыбу. Горцы, которые несли службу ревностно, охотно пуская в хот не только кулаки, но и плети и дрючки, навеи на обывателей такой страх, что те оплывали островок десятой дорогой. Царицын полнился рассказами о свирепых головорезах-кавказцах, подогревавшихся
