я засел за расчёты и прикидки по усилению охраны дома. Получалось, что помимо более совершенных охранных артефактов надо было брать в службу ещё и людей-охранников. Вот тоже задачка — мало того, что им придётся положить жалованье и кормёжку, так их самих прежде всего надо где-то взять, причём до крайности желательно, чтобы не просто с улицы, а кто-то из своих привёл, да чтобы и поручился за них. К Самойлову, что ли, обратиться, управляющему нашим заводом в Александрове? А почему бы и нет? На заводе Фаддей Степанович охрану наладил, и как она там у него устроена, я неплохо себе представлял. Правда, он в охранники местных набирал, а я-то не в Александрове, а в Москве… Ну да ничего, принципы, как я понимал, те же самые использовать можно. Кстати, там ведь тоже был повод — среди недавно набранных работников нашёлся один не в меру любопытный, да был случай проникновения со стороны. Этих изловили и сдали местным губным, а те потом передали их военным. А Самойлову же военные и помогали охрану наладить, запрошу у него выход на армейских, глядишь, мне тоже помогут… Да точно помогут, куда ж они денутся?
Что ж, где искать охранников, я уже сообразил, теперь пора заняться тем, что у меня получится всяко лучше, чем у кого ещё. Я обложился справочниками по артефакторике и начал набрасывать желаемые характеристики будущих артефактов. Вот за этим занятием меня и застал телефонный звонок из губной управы…
[1] Сплетённые из верёвок лапти или обувь из шерсти в виде галош. В данном случае, конечно, второе
[2] См. роман «Хитрая затея»
[3] Сапоги без каблука с мягким носком и твёрдым задником, народная обувь волжских татар
[4] См. роман «Доброе дело»
Глава 3
Воришка Мартышка, много вопросов и мало ответов
Старший губной пристав Шаболдин позвонил мне, едва начались присутственные часы в губной управе. На скорейшем моём прибытии он не настаивал, но попросил, чтобы я явился в управу обязательно при орденах. Зачем оно ему, я как-то не сообразил, но раз просит, почему бы и нет? Значит, надо.
— Дело, Алексей Филиппович, такое, — отдав дань приветствиям, пристав перешёл к изложению того, что уже выведал. — Вора я опознал, сам же его ловил однажды. Серафим Петров Мартынов, по прозванью «Мартышка». Прозвали его так не только за фамилию, но и за умение лазать по стенам, цепляясь за малейшие выступы. Кто с ним второй был, пока сказать не возьмусь, но ищем уже, сам-то Мартышка его вряд ли сдаст.
— Мне, Борис Григорьевич, более интересно, кто там был третьим, — видя некоторое недоумение пристава, я поделился с ним своими утренними соображениями.
— Вот даже как? — поморщился Шаболдин. — Впрочем, спорить с вами, Алексей Филиппович, я не стану, ибо никакого изъяна в ваших рассуждениях не усматриваю, да и сам полагаю, что не по своему хотению Мартынов к вам полез, кто-то его на такое подрядил. Оно, конечно, захочет Мартышка этого третьего нам сдать или не захочет, вилами на воде писано, но делать нечего, буду из него выжимать… Ордена при вас, это хорошо.
— А ордена-то к чему? — поинтересовался я.
— Старшая сестра Мартынова в генеральской семье служила, — ответил пристав. — Когда понесла и службу оставила, хозяева, её службою довольные, дали ей на выход немало. Вы, Алексей Филиппович, хотя и не генерал, но два ордена у вас военные, глядишь, на Мартышку и подействуют…
Что ж, если так, то да. Я, правда, на пробуждение у воришки совести на основании почтения к военным особо сильно не надеялся, но ежели вдруг сработает, то почему и бы нет? Тем более, надеть лучший свой кафтан, к коему мои ордена прицеплены, мне никакого особого труда не составило.
…Установление личности Серафима Петрова Мартынова, девятнадцати лет от роду, православного вероисповедания, мещанина, родившегося в Москве, постоянного места жительства в Москве не имеющего, спрашивать у сестры его Натальи, проживающей в доме нумер пятый по Четвёртому Красносельскому переулку, много времени не заняло — как я понимаю, Шаболдин всё это надиктовал писарю по памяти. Сам Мартынов сказанное приставом не подтвердил, но и отрицать не пытался. Держался воришка уже не так фасонисто, как ночью, не иначе, начал осознавать своё незавидное положение. Кстати, а пристав-то, похоже, не ошибся — на мои ордена Мартышка пялился с несколько обалдевшим видом.
— Я тебе, Мартынов, говорил в прошлый раз, чтобы ты мне больше не попадался? — вопросил Шаболдин и сам же ответил: — Говорил. Тогда ты по малолетству своему в исправительные работы угодил, а теперь вот на каторгу отправишься, нянчиться с тобою никто уже не будет.
Незадачливый воришка горестно вздохнул.
— И заметь, Мартынов, — продолжал пристав, — отправишься надолго. Ты же по дури по своей большого человека обокрасть пытался. Его сиятельство боярин Левской на войне отличился, у самого царя-государя нашего в чести, а сестра его сиятельства за меньшим братом царя Фёдора Васильевича замужем. Тебе судья за то, что ты у его сиятельства в доме буянил, отвесит от души, даже не сомневайся! Лет на десять уж точно загремишь, никак не меньше!
С лица Мартышки можно уже было писать эпическое полотно «Вселенская скорбь».
— Но смотри, Мартынов, ежели его сиятельство милость к тебе проявит, то и судья сильно свирепствовать не станет. Вот только милость эту заслужить ещё надо! — закончил Шаболдин вступительную речь.
— Ваше сиятельство, помилуйте! — Мартынов вскочил с табурета и бухнулся на колени. — Я заслужу! Я возмещу, у меня деньги есть! Мне на десять лет на каторгу никак нельзя!
— Всем, значит, можно, а тебе вдруг и нельзя? — усмехнулся я.
— Нельзя, ваше сиятельство, вот прям совсем нельзя! — чуть не плакал Мартынов. Уж на десять лет точно нельзя! Сеструхе моей Натахе дочку поднимать, а мужа у ней нет, один я и помогаю! Бес попутал, простите дурака!
— Бес, говоришь? — с подчёркнутым недоверием переспросил я, когда двое губных вновь усадили Мартышку на табурет. — А мне вот сдаётся, что и не бес вовсе… Деньги, говоришь, есть? Сестре отдай, мне они без надобности, своих довольно. Но вот кто их тебе заплатил, ты нам с господином старшим губным приставом давай рассказывай. Ты же не по собственной блажи ко мне в дом залез, а по чьему-то наущению, да за деньги, верно?
—
