Вдобавок были еще шуточки Иоанна. Может, кому-то они показались бы безобидными, разве что плоскими, но немец их все принимал на полном серьезе, в том числе и касающиеся жалованья. Его Иоанн не раз предлагал урезать. То есть сам того не ведая, царь не переставая надавливал на больную мозоль Фаренсбаха.
Финальным аккордом послужил разгром наших войск в Прибалтике уже этой зимой. Дело в том, что дружина Фаренсбаха была гораздо ближе к сторожевому полку, по которому ударили шведы. Пускай не в двух верстах, как уверял спасшийся второй воевода полка Иван Колотка Плещеев, но и никак не в двадцати, согласно словам самого немца. Скорее всего, они и впрямь могли поспеть к полю битвы, но такой команды от своего командира не получили. Не пришли они на выручку и полку правой руки, хотя тоже могли вмешаться, да еще решить исход битвы, нанеся неожиданный удар во фланг не ожидавшим этого шведам. Фаренсбах не сделал и этого.
Понятное дело, что весь гнев Иоанна обрушился на него. Навряд ли бы царь осуществил хоть одну из обещанных угроз, которыми он осыпал седовласого наемника. Не думаю. Как раз по отношению к иноземцам он вел себя гораздо сдержаннее, чем к своим подданным. Но Фаренсбах давно жил на Руси, язык понимал хорошо, а в силу особенностей своего характера воспринял эти угрозы в буквальном смысле. Вдобавок за время проживания он успел навидаться всякого, поэтому ничему не удивлялся. Раз сказал, значит, сделает. И кожу с живого сдерет, и на бубен натянет, и в кипятке сварит, и по частям настругает, и медведями затравит. Так чего дожидаться?
Я бы не назвал этот поступок изменой, скорее уж — нарушением договора, но у царя на этот счет имелась иная точка зрения. Она же — окончательная. Усугубляло ситуацию и то, что эта измена среди иноземцев была далеко не первая. Примерно двумя годами ранее от царя удрали еше двое немцев-опричников: Иоанн Таубе и Элерт Крузе. Оба они были не из рядовых — возглавляли у Иоанна опричные отряды, были в числе ближних воевод у Магнуса во время осады Ревеля, и царь воспринял их побег весьма болезненно.
И если бы они просто удрали — полбеды. Но они решили немедленно выслужиться перед новыми хозяевами. Пока никто не знал об их измене, они обманным путем захватили Дерпт. Впрочем, особого вреда Руси это не принесло — их в два счета выбили из города, но сам факт! К тому же они не угомонились и после этого. Получив приют у герцога Курляндии Готгарда Кетлера, они писали чуть ли не ко всем королям, излагая свои планы по захвату Руси и предлагая собственные услуги. Разумеется, не преминули рассказать и обо всем, что вытворял царь. Словом, напакостили бывшему хозяину как только могли.
Теперь оставалось лишь гадать, как поступит этот беглец, ухитрившийся подбить на побег еще десяток человек из своего отряда. Особенно мне жалко было ухода вместе с Фаренсбахом Ганса Миллера. Как стрелок он был не ахти, но зато мастер-оружейник первостатейный. Там, под Молодями, его «сюрпризы», изготовленные под моим руководством, унесли на тот свет не одну сотню татар. Один сундук с порохом…
Впрочем, что там говорить. Знаю одно — пользы Руси он мог принести еще немало, а теперь получается, вреда. Особенно если запомнил мои идеи, внедряемые им в жизнь. Тогда они были против крымчаков, а против кого он их направит теперь — вопрос.
Кстати, забегая вперед: я как в воду глядел. Спустя девять лет главному воеводе осажденного Пскова князю Ивану Петровичу Шуйскому пришлют письмо от некоего Ганса Миллера, который якобы желает узнать — примет ли его воевода обратно на службу. К письму будет приложен и подарок — увесистый ларец, с рекомендацией вскрыть его лично самому воеводе. Однако князь, заподозрив неладное, поручил его открыть своим умельцам. Подстраховался он не зря. В ларце скрывались двадцать четыре заряженных кремневых самопала, направленных во все стороны. Все они были хитроумно соединены с крышкой. При ее открытии на всех них высекалась искра и…
Ну а в довершение ко всему остальное пространство ларца Миллер заполнил порохом. На всякий случай. Если ни одна из пуль по случайности не угодит в Шуйского, все равно воеводе хана — взорвется. Я всегда говорил, что этот Ганс — очень умный мальчик и не только хватает влет чужую мысль, но еще и творчески ее развивает. Во всяком случае, под Молодями мы обходились одним порохом, без самопалов.
Но я отвлекся.
Догнать Фаренсбаха и прочих нечего было и думать — слишком поздно спохватились. Но гнев требовал немедленного выхода, и тут царь вспомнил еще об одном иноземце, тоже из доверенных лиц, и ринулся в мою спальню.
А теперь мне оставалось только завороженно глядеть, как выползает клинок, недобро отблескивающий багровым светом, отражая гневное факельное пламя. Я смотрел на него не шевелясь, потому что по-прежнему ничего не понимал в происходящем. Ничего, кроме одного — сейчас меня убьют, и был настолько ошарашен, что не ощущал даже страха — только удивление и непонимание: «За что?»
Но я не спросил — не успел.
Что меня спасло — не знаю. Иоанн вспомнил о «страховке»? Допускаю. Или его остудило мое покорство перед лицом грядущей смерти? Может, и так. Но, скорее всего, царя смутило искреннее удивление, отчетливо написанное на моем простодушном лице. Удивление и явное непонимание происходящего. А ведь он был уверен, что я в сговоре с Фаренсбахом, и, когда врывался ко мне, почти не сомневался, что комната окажется пустой.
— Дозволяю… отсель… убраться, — медленно процедил сквозь зубы Иоанн и, зло глядя на изумленно застывших стрельцов, рявкнул: — Вон! Все прочь пошли!
И только теперь, глядя на лениво выходящих ратников, я понял, что в очередной раз избежал смерти.
Как ни удивительно, но у царя хватило самообладания во всем разобраться, а не пороть горячку. Возможно, сказалось и мое возмущение поступком Фаренсбаха. Я же говорил, что у царя было «женское» сердце и он многое чуял. Вот и на этот раз он уловил неподдельную искренность в моем голосе.
Я и впрямь ничуть не фальшивил. Причины, правда, были иными — мой третий сват явно срывался с крючка, а ведь я уже подсек эту здоровенную рыбину и уверенно вытаскивал ее, неторопливо крутя ручку спиннинга.
Ну и гад же этот немец! Тоже нашел время! Нет чтобы удрать парой месяцев позже. Пускай сразу после моей свадьбы, но после, а не до. А что теперь?!
Убил бы мерзавца! Собственноручно задавил бы, хай ему в дышло. Да чтоб у него на лбу кой-что выросло, да чтоб…
Я разорялся с полчаса, не меньше. Со стороны это, возможно, выглядело странным и смешным — сидит мужик на постели в одной ночной рубахе и матерится почем зря, но мне в те минуты было не до смеха. Я даже предложил возглавить погоню, но, узнав, когда тот сбежал, лишь присвистнул — фора у Фаренсбаха оказалась такой, что…
