Со стрельбой процесс прошел намного интереснее. Стоит чучелко в человеческий рост, а метрах в ста проведена борозда, вдоль которой надо проскакать галопом, на ходу расстреливая боезапас в сторону цели. У кого в чучелке торчит больше стрел, тот и есть Робин Губ печенежского разлива. Думаю, ни взаправдашнему, ни киношному Локсли в „степном дерби“ ничего не светило. А вот Нискиня… Тут ведь самое важное — сколько стрел можешь держать в руках, стреляя на ходу. В колчан лазить некогда. Семь удержит любой печенежский подросток. Хороший воин — дюжину. Вот только в грабли нашего дитятки влезало полтора десятка. А стрелять Никита Борисыч умел не хуже любого другого. Что наглядно продемонстрировало похожее на дикобраза чучелко.
Но центральным событием недели стал поединок. Рядом с предстоящим показательным кровопусканием меркла даже перспектива похода на Царьград. Набег, поход — дело привычное. Побольше размером, поменьше — невелика разница. А тут возможность безнаказанно зарубить руса! Ну, или самому головы лишиться. Это вам не хухры-мухры! И не халат в исподнее заправлять!
Поединщика с нашей стороны беи выбирали долго и придирчиво. Начали с того, что исключили из возможных претендентов всех обладателей фиолетовых чубов. Наслышаны уже были про „Детей Стрибоговых“. Потому выбрали послабее, то есть не отмеченных „знаком особой отваги и доблести“. Русинов, то есть, выбрали, мудрецы от слова „муди“. Потом горячо спорили, давать ли русам шанс, допустив богатыря Тишату, или не рисковать зазря. Осторожность победила. И выбор умудренных саксаулов пал на „маленького и слабенького“ Изяслава. Могли бы и сразу пойти к стенке под дуло пулемета.
Печенежские бойцы габаритами до Тишаты не дотягивали. Но Изю заметно превосходили. Сабли в руках смотрелись игрушечными. Могучие торсы, увитые мышцами, вязь татуировок, косы на зависть киевским девкам… Впечатляющее зрелище. Изя выглядел пожиже. К тому же, ни косы тебе, ни завлекательных картинок. Зрители даже ставок не делали. Несмотря на предыдущие наши выигрыши. Простые люди, дети природы, что видят, тому и верят. Никакого воображения. А получилось все красиво.
Четверка сошлась… Свист сабель, стук ударяющихся клинков, глухой хряск удара… И разошлась. Воины проскочили мимо друг друга. Трое. А четвертый остался валяться на земле, потирая расплывающийся под левым глазом фингал.
Прикладывался к мать-сырой земле печенег недолго. Свистнул коню (выучка-то на высоте!) и взлетел в седло. Вот только конных на тот момент оказалось всего двое. И „фонарь“ начал наливаться у еще одного. А последний, еще не обзаведшийся украшением, покинул седло секундой позже. После этого поединщики стали осторожнее, второе падение с коня считалось „смертью“. Да и стыдно степнякам из седла вылетать. Только помогло это мало, разве что второй раунд был не столь быстротечен, как первый. Изя долго не мог поймать последнего…»
Печенежские Степи, лето 6448 от Сотворения мира, серпень
Эх, забавы богатырские! Хорошо сойтись в потешной схватке с сильным противником, да доказать, что глуп он, как дикий нохча, раз считает себя сильнее тебя. Помахать сабелькой булатной, снятой с араба, убитого собственной рукой в свирепой сече.
Хуже, когда приходится биться втроем на одного. Победишь — славы немного, проиграешь — малые дети будут в лицо смеяться и пальцами, в соплях измазанными, в спину тыкать. Впрочем, проиграть еще суметь надо. Численный перевес никто не отменял.
Но совсем плохо, когда этот один валяет бывалых воинов, как малых детей, сбрасывая с коней на землю. А сабли бессильно режут воздух, не в силах поразить удивительно ловкого противника. Лишь изредка клинок встанет на пути клинка, отводя удар. Вот уж позор из позоров… А что делать?
Изяслав не нанес ни одного удара. Только оборона. Невиданным образом ставшая победной. Когда последний из печенегов вторично полетел на землю, русин подскакал к сидящим на почетной кошме беям, отдал честь Серому и отрапортовал:
— Выполнена воля твоя, воевода.
Снова вскинул ладонь к виску и, повинуясь отпускающему жесту, направил коня к остальной дружине.
Беи молчали, переваривая увиденное.
— Русы великие воины, — первым нарушил тишину Ипиоса. — Он выбил из седла троих багатуров. Каждого по два раза.
Бей помолчал немного, не дождался ни слова от окружающих, и продолжил, обращаясь к русину:
— Воевода Серый, ты предупреждал, но дурные уши не послушали голоса разума, а самоуверенность застила глаза. Я не считаю сегодняшний день позором. Разве позорно проиграть великому бойцу? Как говорили предки, с хорошего коня и падать не стыдно! Но после ромейского похода я уйду к предкам. Что прозвучало в Большом Шатре, не может быть изменено по собственному желанию.
Косту и Гиаци, еще два обреченных вождя, кивнули. Серый неумело (не давался ему этот процесс), но уважительно поцокал языком:
— Безмерно уважаю верность печенегов своему слову. Но ваши воины остались целы. А значит, нет нужды платить смертью за смерть. Так говорилось в Большом Шатре.
Взгляды беев сошлись на воеводе. Никто не боялся смерти. Рано или поздно предки призовут к себе каждого. Но что придумал хитрый рус, чьи кмети лучше сыновей Быка владеют конем и луком?
— Ставкой в нашей игре были жизни, но не смерти. Пусть Большой Сход подарит мне угрских пленников. Я получу три жизни, а мои друзья, — Серый кивнул в сторону проигравших беев, — еще не раз помогут в битве. Ромеи — не единственные враги, чьи шеи жаждут наших клинков.
Во взглядах беев появилась настороженность. Общие сомнения высказал Батана.
— Угров хотели подарить предкам сегодня вечером, на погребальном костре погибших в поединке, теперь нужда в том растаяла туманом под лучами утреннего солнца. Но зачем тебе, воевода, шакалы запада?
— Когда мы пойдем на Царьград, угры могут ударить в спину. Если внук дьюлы будет в наших руках, сыновья Арпада задумаются. И не один раз. Но для того, Теркачу должен быть пленником русов, а не печенегов. Ни Тархош, ни Жолт не поверят, что вы, их старые враги, оставите мальчишку в живых.
— Мы не боимся шакалов, живущих на берегах Истра! — воскликнул Сулчу прежде, чем Каидуму успел остановить сына.
— Никто не обвинял Кара Бей в трусости, — ответил за воеводу Игорь. — Но когда бьешься со львом, шакал, кусающий в спину, неприятен.
— Русы мудры. И честны, как подобает воинам, — произнес Батана. — Они не скрывают от друзей своих мыслей. Мне нравятся твои слова, князь. И твои, воевода. А что скажет взявший добычу?
— Нет чести в спасении собственной шкуры, — спокойно ответил Ипиоса. — Тем более не годится прятаться за спины презренных пленников. Но воевода говорит правильные слова. И угры нужны для общего дела. Я согласен. Когда предкам потребуются люди, чтобы собирать юрты, они сообщат об этом.
