Он раскрыл глаза, но вместо ожидаемой лазури неба, над головой, валявшегося на жесткой лежанке человека, возвышался куполообразный каменный свод пещеры. Желая найти хоть какое–то объяснение происходящему, Пелевин рывком перевернулся на бок и тут же взвыл от резко стегнувшего удара боли. Справа еле слышно прошелестели чьи–то шаги, и в раскрытый в вопле рот Алексея пролилась какая–то вязкая жидкость с неприятным запахом и мерзким вкусом. Сил для сопротивления не нашлось, и Леша с отвращением заставил себя проглотить отвратительное питьё. К удивлению через несколько минут боль отступила настолько, что он смог сесть, опереться на валун и оглядеться.
Сомнений не оставалось, он находился в небольшой, ярдов двадцати в поперечнике, полукруглой пещере. В трех шагах от его лежанки, над негромко потрескивающим сучьями костром, весело булькал похлебкой закопченный котелок. В дальнем углу пещеры в маленьком бассейне с желобом, сложенным из отшлифованных камней, раскидывал серебряные струи звонкий ручеёк. Сбоку от миниатюрного водохранилища на каменной клетке, как на постаменте, возвышалось резное изваяние. Вход в пещеру прикрывала завеса из лиан и листьев, плотная настолько, что солнечные лучи, с трудом пробиваясь сквозь неё, освещали только небольшой пятачок перед входом.
Вновь прошелестели почти неслышные шаги. Перед Алексеем опустился на корточки старый, похожий на высохший под солнцем гриб, негр, облаченный в длинную, до пят, домотканую рубаху. Пелевин всмотрелся с лицо незнакомца, но понять, к какому из племен тот принадлежит, так и не смог. Ни внешность старика, ни странные узоры на рубахе ответа на интересующие вопросы так и не принесли.
— Где я? – просипел Алексей и, сообразив, что спрашивает по–русски, повторил вопрос по–английски и на исиндебеле. — Где я и кто ты?
— Твоя в эмпакассейро Хлоси *(тайное святилище гепарда, как божества) банталим. *(чужак на исиндебеле) Моя называть Итолунгу, моя тута кунгоси Хлоси (священник, жрец, на исиндебеле) старшая служителя по–твоему.
К удивлению Алексея, старик достаточно прилично говорил на пиджин–инглиш.
— Твоя тута уже одна, две, три… — начал отсчет Итолунгу медленного загибая пальцы. — Солнца шесть разов взошла, как твоя здеся валялся.
— Почти неделю, — мрачно протянул Пелевин, задумавшись о чем–то своем. — И всё это время меня никто не искал?
— Искала. Белая банталима с ружбайка твоя кровь на земля видела и искала, — равнодушно пожал плечами негр. — Но как одна люди в яма свалился, а вторая люди Хлоси мала–мала скушала, искати перестала.
— Хлоси? Это что еще за чудо–юдо такое?
Старый священник молча взял из костра горящую и ветку и подсветил угол с каменной клеткой, за прутьями которой развалился громадный черный гепард.
— Ну и здоровая же тварюга, — явственно сглотнул слюну Алексей, на мгновение похолодев от страха. — А почему ты мне помог? – не сводя глаз с огромной кошки, пробормотал он. — Я ведь тоже ваших воинов убивал.
— Твоя их на война убивала, а эта бесчестье нет, — блеснул глазами старик. — А когда другая банталим моя внучка убивать хотела, твоя её спасала. Теперя должник я твоя.
— Зачем я тебе нужен? – недоверчиво спросил Алексей. — Возишься тут со мной, лечишь…
— Низачема не нужна мне твоя, — без эмоций шевельнул плечом священник. — Сама ходить сможешь, пойдешь куда хочешь. Я твоя на ноги подниму, долг крови избавлюсь, а нада… Зачема банталима кунгоси нада?
Залечивая рану, Алексей провел в пещере Итолунгу еще почти две недели. Коротая скучные вечера и не более веселые дни, Пелевин слушал бесконечные, как саванна, рассказы старика о племенах и их обычаях, рассказывая в ответ историю Урала. В один из вечеров зашел разговор и о войнах матабеле.
— Твоя думала, что Матонга матабеле собирала белая банталима убивать? – уставившись в огонь костра, спросил Итолунгу и, не дожидаясь ответа Алексея, продолжил. — Не умно твоя так думала. Матонга Лулусквабале *(полумифический заброшенный город) искала. В Лулусквабале Матонга камень Луна искать хотела… Не нужна ему банталима, совсем не нужна…
— Вот была ему охота каменюгу искать? Мало что ли на свете булыжников… — лениво бросил Пелевин, обстругивая толстенную ветку до размеров зубочистки.
— Это не простая камень, — внушительно проворчал старик, поднимая вверх палец, — эта камень мертвых из царства теней возвращает, тот, кто мертвый снова живой делать может!
— Брешешь, старик! – внезапно напрягся Алексей, перед глазами которого всплыло лицо Вареньки, а следом крест на её могиле. — Брешешь ведь…
— Моя никогда не врать, — гордо расправил плечи Итолунгу. — Моя только правда говори. Моя старый, моя все знает. Я дитя совсем была, но моя помнить, как старый Игнози из могила Куатаниме подняла, жить его заставила!
— Расскажи мне про этот камень, Итолунгу, — умоляюще протянул Пелевин, в глазах которого полыхнуло пламя надежды. Поверь, мне очень надо!
— Вижу. Нада, – кивнул головой старый жрец. — Расскажу твоя о камень. Только твоя его не найти. Тама совсем–совсем близка большие карали банталима стоят. Ким–Бер–Ли называется. А твоя к белая банталима нельзя. Убьют они твоя. Твоя туда только с большая война прийти сможет, а где такая война твоя взять?
— Знаешь, Итолунгу, с тех пор как Господь создал человека, люди убивают друг друга, — задумчиво протянул Пелевин. — Так что, были бы люди, а война сама собой найдется…
1 октября 1889 года. Борт парохода «Одиссей»
— Доброго утречка, Николай Дмитриевич! – Арсенин, войдя в кают–компанию, приветливо улыбнулся третьему штурману Полухину, горестно склонившемуся над чашкой чая. — Что ж вы в одиночестве, без всей честной кампании чаем наливаетесь?
– И вам здравствовать, Всеслав Романович, – качнул тяжёлой головой Полухин. – Да, вот, решил душеньку безгрешную побаловать…
– Сдаётся мне, – потянул носом Арсенин, – не безгрешностью тут пахнет, а spiritus vini несёт изрядно, — капитан, мгновенно растеряв всё благодушие, нахмурил брови. — Это с какой же радости вы, любезный, такими ароматами благоухаете?
– Вы, Всеслав Романович, про меня зря худого не думайте, — уныло пробормотал штурман. — Видит Бог, если и есть тут моя вина, то небольшая.
Видя, что Арсенин нетерпеливо вздернул бровь в немом вопросе, он продолжил:
— Я после всех этих нервотрёпок заснуть никак не мог. И спать охота до жути, и сна ни в одном глазу, вот и зашел к Петру Семеновичу в лазарет. Он меня выслушал, головой покивал и шасть за ширму. Пару минут он там какими–то склянками звенел, колдовал, не иначе, после выносит мне стакан гранёный. В стакане розовенькая жидкость по самый край плещется, мятой да еще чем–то вкусненьким отдаёт. Карпухин мне стакан в руку сунул, пейте, говорит, батенька, и не по чуть, а до дна. Я–то думал он мне лекарство какое дает, да весь этот сиропчик в два глотка и жахнул… Только тогда и понял, что это за лекарство, – спирт! Хотел побраниться, а не тут–то было. Сначала у меня дыханье сперло, а как продышался, повело меня… Сижу на кушетке, икаю только да глазами бестолково хлопаю. Я ведь никогда больше двух–трех бокалов вина и не пью. Доктор вестового кликнул, наказал до каюты довести и спать уложить. Спал и вправду, как усопший, только теперь на свет белый глядеть мочи нет…
