…Пошел-поехал — по кочкам, по кочкам! Теперь ему уже, выходит, головы подавай? Растет мальчик!
Третий ковшик я налил себе сам.
…Ы-ы-ы-ы-ых!
Закусить бы! Да на столе — один таракан. Рыжий. Впрочем, и он в щель спрятался. Почуял!
Сьер римский доктор закончил с плахами и перешел к веревкам. Но я уже не слушал.
Пусть его!
* * *
— Пан Адам густо «михайлики» опрокидывает! — усмехнулся пан канцелярист, переходя на родной русинский. — Сразу видно, каких пан кровей! То пану профессору Риверо не в пример!
Еще бы! «Пан профессор» только губы в ковшик тычет! Зато болтает!..
— То не налить ли нам пану профессору еще оковитой? Черт возьми! Первая здравая мысль за весь разговор! «Михайлик» — доверху. Жалкое сопротивление сьера еретика сломлено.
…Краснеет, синеет, кашляет, задыхается, зеленеет…
Будет знать!
— То Бог с ними, с политиями этими, — вздохнул пан канцелярист, дымя люлькой и с сожалением поглядывая на мучения сьера Гарсиласио. — Сии политии мне еще в коллегии Киевской изрядно надоесть успели. Пришел я сказать, что пана Адама знакомый, прозываемый Павлом Полегеньким, записан в полк Переяславский. Полковником там Хведор Лобода, пан же Полегенький вписан сотником Воронкивской сотни. Ныне полк Переяславский по повелению ясновельможного гетьмана из Чигирина на запад отправлен с иными полками вместе.
— Спасибо…
Огненная горилка внезапно показалась болотной водой.
Скоро увидимся, пан сотник!
Переяславский полк, Воронкивская сотня…
Скоро!
— А-а! Вот вы где!
Стены содрогнулись, затрещали косяки…
— А вот и я!
Грозный шевалье дю Бартас долго поднимал ногу, пытаясь переступить через порог. Наконец это ему удалось — с третьей попытки.
— Открою вам секрет, мой дорогой друг! Я изрядно пьян!
Не может быть!
— Увы, шевалье, я тоже.
— Не-е-ет! Разве вы пьяны? Это я… А что я? Ах, да! Я — пьян! Это не горилка. Это — смерть!
От его камзола уцелели одни лохмотья. Рубаха и вовсе сгинула. Сапог, правда, остался — один.
— Гуаира! Давайте позовем сюда нашего попа! Позовем и… Э-э-э-э… Поколотим! Нет, нельзя! Ну, тогда напоим до смерти! Знаете, я так ненавижу этих божьих дудок!
Идея была хороша, но брат Азиний оказался предусмотрителен и вовремя исчез. В последний раз я видел его, когда входил в шинок, — попик пребывал в компании с неким бойким юнцом. Не тем ли, что поведал о ста сорока семи черкасах и непробиваемой девственнице?
— А мне они грамоту дали! Нет, не грамоту — универсал! То есть… Прочитайте сами!
Свеча никак не хотела загораться, глаза — разбирать затейливую вязь. К счастью, пан старшой канцелярист пришел мне на помощь.
— Это называется «аттештат», пане моцный, — сообщил он. — Тут сказано, что Августиний Бартасенко, то есть вы, хоть и клятый латинщик, но лыцарь отважный и всему казачеству запорожскому друг.
Я поспешил перевести.
Вздох — тяжелый, полный тоски.
— Правда? Эти бунтари, эти мятежники!.. Но ведь я сам — мятежник! Как же быть, Гуаира?
Я покосился на сьера еретика, брезгливо нюхавшего ковшик. Раз нельзя напоить попа…
…Только когда ученая голова сьера Гарсиласио ткнулась лбом о деревянный стол, я счел экзекуцию оконченной.
Это ему за Томаса Мора!
Шевалье — добрая душа — был в восторге. Пан Хвилон сочувственно покачал головой, присовокупив, что в Киевской коллегии «пан профессор» не проучился бы и семестра.
Слаб пошел ныне еретик!
Прежде чем распрощаться с владельцем окуляров, я задал вопрос, на который, честно говоря, не ждал ответа. Но пан Хвилон не стал темнить.
Переяславский полк у Золочева, где capitano Хмельницкий добивает отряды коронного гетьмана Калиновского. Но под Золочев мне не успеть. Войско Его Королевской Милости Яна-Казимира уже в Сокале. Впереди — Полесье, куда поворачивает полки казацкий capitano.
Полесье! Леса, болота, тысячи речек и речушек, древние города, помнящие еще Владимира Святого…
Ты ждешь встречи, Брахман?
Комментарии Гарсиласио де ла Риверо, римского доктора богословия
Несмотря на все старания, отец Гуаира не может скрыть своей ненависти к славным запорожским черкасам, посмевшим выступить против всесильного папского престола и его верных слуг — польских магнатов. Ненависти — и страха.
Тут добавить нечего.
Однако любовь к истине заставляет меня вернуться к сцене в таверне. Наш разговор, а точнее — спор проходил совершенно иначе.
Никто не пил и, естественно, не пытался напоить меня. Зато мы впервые поговорили весьма откровенно. Отец Гуаира пытался доказать преимущества общества по Мору и Кампанелле. Его аргументы хорошо известны: отсутствие собственности ведет к равенству и исправлению человеческой натуры, что позволяет постепенно избавиться от всех органов принуждения, включая государство.
Мои аргументы не менее очевидны: отсутствие собственности ведет не к свободе, а к рабству. И тот, кто желает этого, по сути, стремится стать рабовладельцем.
Следует заметить, что в этом споре отец Гуаира был полностью разбит. И не только. Синьор Головатый, рассказывая о черкасских порядках, обрисовал совершенно иную, куда более справедливую картину общественного устройства, в основе которого заложен древний принцип: права — тем, кто это общество защищает с оружием в руках. Именно так строилась держава гетьмана Хмельницкого.
Возразить на это отец Гуаира ничего не мог.
О «пророчествах» мессера Нострадамуса и упоминать не хочу. Прошло уже полвека — и где обещанная революция на Руси? Не было, нет и, конечно, не будет!
Этим же вечером произошла омерзительная сцена, о которой автор, естественно, не упоминает. Дю Бартас, действительно изрядно пьяный, попытался излить свои чувства бедной синьоре Ружинской. Последствия этого очевидны. К счастью, наглый пикардиец слишком слабо держался на ногах, чтобы прибегнуть к насилию.
И, наконец, по поводу дальнейших событий.
Автор об этом ничего не пишет, поэтому ради связности сюжета я вынужден вкратце о них упомянуть.
На следующий день мы выехали из Сичи и через две недели без всяких приключений добрались до Чигирина — столицы гетьмана Хмельницкого. Здесь синьор дю Бартас, брат Азиний и я прожили около месяца. Не могу скрыть, что все это время дружок отца Гуаиры провел в беспробудном пьянстве.
Отец Гуаира и синьора Ружинска уехали куда-то на север. Насколько я знаю, Ядвига сумела благополучно вернуться домой.
Не хочу вспоминать о нашем с ней последнем разговоре. Злые наветы проклятого иезуита дали свои плоды. Мне казалось, что я говорю с ледяной статуей.
