Ознакомительная версия.
Егор обернулся, увидев перед собой Яна Жижку, как всегда перед боем – собранного и немного задумчивого.
– Командуйте пушкарями, пан Жегор. – Воевода махнул закованной в латную рукавицу рукой. – У вас это неплохо получается. Запомните сигнал – три рога – и ваш вымпел – синий. С зеленым – арбалетчиков – не перепутайте.
– Да что я, дальтоник, что ли? – обиженно протянул князь и, вскочив на ноги, оглядел пушкарей.
Артиллерия тогда была та еще – пушки большей частью не отливали, а сковывали из железных пластин – разрывались они довольно часто. Впрочем, здесь, в вагенбурге, имелись лишь небольшие кулеврины, ручницы и гаковницы.
Пушкари уже зарядили орудия и искоса поглядывали на сигнальщиков. Ждали трехкратного сигнала рогов и синего вымпела.
– Приготовились!
Вожников кивнул и оглянулся – в середине, в окруженном повозками круге, оставались лишь женщины и дети, впрочем, вовсе не выглядевшие безучастными: кто кипятил на уже разожженных кострах воду, кто-то рвал сукно на бинты, готовясь принимать раненых, к тому ж нужно было еще подносить ядра и стрелы – ратной работы хватало всем. И все – даже малые дети – были настроены весьма решительно: биться до последнего, победить или – по крайней мере – подороже продать свои жизни, не посрамив славного воеводу!
Надвинув на голову шлем – обычную каску с бармицей, – Вожников покусал губу, услыхав донесшиеся из рыцарского стана звуки. Утробно затрубили трубы… Легли на упоры копья, и тотчас задрожала земля: тяжелая конница, ускоряясь, понеслась на телеги неудержимой лавой, которую, казалось, ничто не могло остановить!
Кто-то из таборитов молился, кто-то ругался, скрипя зубами… большинство же молча ждали, сжимая в руках фитили, арбалеты, луки.
Князь присмотрелся, прищурив от солнца глаза: та-ак, еще метров двадцать… десять… пять…
Кивок сигнальщику. Взвился вверх синий вымпел. Три раза протрубил рог.
– Огонь! – яростно воскликнул Вожников.
Разом рявкнули пушки… тотчас, сея смерть, запели в воздухе стрелы… А первые крестоносные всадники уже падали – их лошади напоролись-таки на «ежи»!
Те, кто прорвался к возам, уперлись в почти сплошную стену, которую просто невозможно было атаковать, все равно что кидаться с копьем на крепостные ворота – славно, конечно, спору нет, но – бесполезно и глупо.
Снова ударили пушки – бабах!
Хрипели кони, стонали раненые, и тучи стрел затмили небо – рыцарская атака захлебывалась, это еще не поняли сами крестоносцы, но понял их командир… и Жижка, давший команду на вылазку.
Вот когда пригодилась лихая дружина пана Владислава из Пржемберка! Один из возов откатили в сторону, и конница гуситов с воплями вылетела из вагенбурга, врезаясь в массу врагов. Закипела битва, и вскоре в ход пошла пехота, безжалостная таборитская пехота с цепами. Крестьяне били умело – молотили вражин, как хлеб, никому не давая пощады. Множество рыцарей погибло, многих добили гуситы – Ян Жижка принципиально не брал в плен никого.
Правда, сие не относилось к пану Владиславу из Пржемберка, как и к прочим панам, люди которых уже нахватали изрядное количество пленных, конечно ж – знатных, о простолюдинах речи не шло – что они могут заплатить?
Подобное своеволие не могло не раздражать Жижку, но он пока терпел. До поры до времени.
Славную победу решили отпраздновать дома, на горе Табор. Похоронили убитых и, не теряя времени, продолжили путь все по той же дороге, тянувшейся меж горными кряжами и время от времени спускавшейся в долины, полные запахами яблок и груш.
В попадавшихся по пути селениях гуситов встречали восторженно. Правда, славный воевода, еще не успевший потерять второй глаз, по деревням свое воинство даже на привалах не пускал, дисциплину держал строгую, периодически устраивая показательные судилища с казнями, от присутствия на которых, как мог, уклонялся Егор.
Не всегда, впрочем, удавалось уклониться…
– Конрад Коляда из Прсыхова обвиняется в том, что присвоил себе часть добычи, утаив ее от своих товарищей.
– Я только крестик взял – уж очень понравился, хотел невесте…
– Смерть!
Вооруженный длинным двуручным мечом палач тотчас привел приговор в исполнение, и срубленная голова несчастного пана Конрада, словно капустный вилок, укатилась под телегу, где ею тут же принялись играть псы.
– Иржи Грумек, возница и славный цепник… – обращаясь к важно восседавшим на помосте-телеге «высокому суду» в лице всех командиров во главе с самим Жижкой, продолжал свое дело глашатай с длинным вытянутым книзу лицом и отрешенным взглядом.
Стоял славный вечер – тихий, спокойный и теплый, за горами виднелся сияющий край заходящего солнца, в светло-голубом пастельном небе светились золотом редкие полупрозрачные облака. В такой вечер хорошо посидеть с удочкой на берегу реки или искупаться в озере, а потом понежиться под уже не жарким солнцем или – пуще того – завалиться с какой-нибудь девой в стог…
– Смерть!
– Смерть!
– Смерть!
– Христо Немечек, славный пушкарь! Мы все знаем его умение и храбрость. Третьего дня отобрал у крестьянки Марты гуся.
– Крестьянка пожаловалась?
– Да.
– Смерть!
– Гунчо из Брдзова, молотобоец. Вчера, сменившись с поста, надавал тумаков десятнику Крошку.
– За что надавал?
– Он не один к нам пришел, с девушкой. А Крошк просто хотел провести с ней ночь! У нас ведь все равны и все общее!
– Все так. Все равны и все общее. Смерть!
Еще одна голова покатилась. Жаль парня. Гнусные тут правила – хотя порядок и дисциплина железная… как в каком-нибудь пятом классе, где мегера учительница без зазрения совести и оглядки на прокурора лупасит детишек линейкой. В таком классе – все: и дисциплина, и успеваемость, и порядок… как в таборитском войске! Честь и хвала педагогу! Впрочем, при классно-урочной системе иначе-то и нельзя. Систему надо менять – не педагогов. Вот и здесь – система… «Отнять и поделить», возведенная в кратную степень. И ослушникам – смерть.
Вожников даже не вмешивался – знал, бесполезно. Не люди сидели сейчас рядом с ним – машины смерти!
Палача, правда, щадили – не всем он головы рубил, некоторых и вешали – тут же, на ближайшем дубу. И многих – вполне за дело: уснул на посту, не вовремя явился на построение, крестьян местных обидел. Но многих…
– Смерть!
Приговор объявлял пан Свободек, то ли бывший монах, то ли учитель – высокий мужчина лет тридцати пяти с холодно-красивым, начисто бритым лицом и пылающим взглядом фанатика.
– Смерть!
– Смерть!
Утомился палач. Взмокла на могучих плечах рубаха. Насыщенный людской кровью меч устало вонзился в землю.
Ознакомительная версия.
