Томы – портовый город. Здесь многие кормятся морем. Если не сами, то родственники. Здесь с гневом потрясателя морей не шутят. Да и с Венерой тоже. Особенно если дело касается именно Венериных радостей. Венера – богиня мстительная.
– Клянусь… клянусь… – пробормотали стражники.
Анастасия бросила нож, который тут же прибрали.
– Возьмите ее! – скомандовал толстый фракиец. – И бросьте в четвертую!
– Мы тебя не тронем, сучка, – морщась, прошипел он, когда женщину выводили из камеры. – Мы-то не тронем…
Смазанная маслом – от ржавчины – решетка-дверь закрылась за спиной Анастасии. С лязгом защелкнулся замок.
В этой камере воняло. Но в противоположной стене было прорезано узкое горизонтальное окно, сквозь которое сочился красноватый свет. Но толку от этого света было немного. Куча тряпья в углу. Лежаков нет, каменный пол присыпан подгнившей соломой.
«Могли и в яму бросить, – подумала Анастасия. – И в колодки заковать».
Она шагнула вперед – и тут куча тряпья в углу зашевелилась…
Куча в углу зашевелилась. Это оказалось не тряпье – человек. Два человека. Один приподнялся.
– О-о-о! – прогнусавил мужской голос. – Никак баба? Слышь, шишка, баба! – В голосе прорезались ликующие нотки.
Тут и второй сел. В полумраке Анастасия не могла их толком разглядеть, но ничего хорошего ожидать не приходилось.
Она быстро оглянулась. Старший тюремщик стоял в коридоре, опираясь на плечо помощника. Наблюдал, ухмыляясь. Поймав взгляд Анастасии, подмигнул:
– Честный человек слишком хорош для тебя, сучка? Ну так иди к дерьму! Дерьмо к дерьму!
Он хохотнул и вместе с помощником заковылял по коридору прочь.
Оба оборванца тут же встали и двинулись к женщине.
Анастасия прижала руку к груди, ощутила ладонью крестик, не золотой – медный и потому не отнятый тюремщиками.
«Иисус Христос, Отец Небесный, сохрани меня», – прошептала она умоляюще. И совсем другим голосом, громко, предупредила:
– Не подходить! Глаза выцарапаю!
Оборванцы остановились. Один – повыше, тощий, весь заросший черным диким волосом, другой – желтобородый. Галл?
– Дура! – сказал черный. – Не артачься. Хорошо будет. Глянь, какой у меня приапище! – и задрал тунику. Набедренной повязки на оборванце не было. И воняло от него, как от старого козла.
– Оторву вместе с тестикулами! – посулила Анастасия.
– Ох напугала! – фыркнул черный. В его голосе слышался слабый сирийский акцент. Этим можно было воспользоваться.
«Прости меня, Господи», – мысленно покаялась Анастасия.
– Посмейте дотронуться до меня – и проклятие Кибелы-матери[41]и атаргаты всемогущей обрушится на вас![42] – воскликнула она.
Черный остановился. Его приятель – тоже.
– Так нельзя, женщина! – не слишком уверенно проговорил желтобородый. – Давай по-хорошему, не то хуже будет. Кибела совсем не против, чтобы побаловаться…
– Рискни! – Анастасия выставила перед собой руки с согнутыми пальцами. – Глаза выцарапаю!
Она видела, что желтобородый трусит. Будь он один… но с двумя мужчинами ей не справиться.
Черный, впрочем, тоже колебался. Похоть боролась в нем с мистическим страхом. Он чуял, что перед ним – не простая женщина.
– Ладно, – сказал он. – Силой брать тебя не станем.
– Да ты что, шишка! – возмутился желтобородый.
– Заткнись! – Черный ухватил приятеля за руку, уволок в угол и что-то зашептал ему в ухо.
Анастасия медленно опустилась на пол. Но по-прежнему оставалась начеку.
Прошел час, еще один. Стемнело. Шишка встал. Помочился в желоб у стены, поглядел на Анастасию:
– Не передумала?
Она промолчала, и Шишка вернулся в угол.
Снаружи сменился караул: по коридору, с факелами, протопала стража.
Оборванцы невнятно шептались в темноте. Анастасия сидела, опираясь спиной на решетку. Здесь было не так темно, как в самой камере: в конце коридора была открыта дверь в караулку. Оттуда падал свет и доносились голоса двух тюремщиков.
Прошло еще два часа. Снова сменился караул…
Анастасия даже не заметила, как задремала.
…Очнулась она от вони. И тут же увидела над собой бородатое лицо Шишки. Анастасия не успела даже закричать. Ее мгновенно опрокинули на пол, зажали рот, разорвали ворот, полезли под тунику.
– Во, глянь! – желтобородый нашарил ее крестик.
– Так ты – христианка! – обрадовался он. – Глянь, Шишка! Она ж христианка! А проклятием Кибелы пугала, дурила нас!
– А? – Шишка, сдиравший с женщины набедренную повязку, отвлекся, Анастасия дернула головой и изо всех сил вцепилась зубами в корявый палец.
Шишка взвыл, отдернул руку. Анастасия пронзительно закричала.
По коридору зацокали подкованные сандалии стражника. Свет факела упал на насильников и распластанную на полу женщину.
– А ну кыш! – гаркнул зычный голос.
Желтобородый отпрыгнул, а вот Шишка замешкался, и стражник не долго думая сунул горящий факел прямо ему в бороду.
Затрещали горящие волосы, Шишка заорал и откатился от решетки.
Факел приблизился к Анастасии, освещая ее. Сквозь пламя она разглядела тюремщика, вернее, не тюремщика – солдата. Легионера, судя по форме. Обычное дело: легионеры довольно часто несли службу в городах. Но для Анастасии это был еще один шанс.
– Помоги мне, воин, – негромко попросила она. – Мой муж отблагодарит тебя.
Факел отодвинулся.
– А кто твой муж? – спросил легионер.
– Кентурион-гастат в одиннадцатом Клавдиевом. Зовут Алексием, – сказала Анастасия, поднимаясь с пола.
– А не врешь? – усомнился легионер. – Я сам служил в первом фракийском, но мы с одиннадцатым два года в одном лагере стояли. И что-то не припоминаю кентуриона с таким именем.
– Он недавно стал кентурионом. Он – варвар.
– Ну допустим. – Сомнения в голосе легионера не убавилось. – кентурион-гастат, говоришь? Какой когорты?
– Второй.
– м-м-м… может быть. Слыхал, она понесла большие потери в прошлом году. Но как ты тут оказалась, если у тебя муж – кентурион?
– А я – из Боспора, эллинка. – Анастасия попыталась соединить разорванные Шишкой края туники. – Меня здесь не знают. И его – тоже. Я сняла комнату в гостинице и пошла в термы. По дороге меня схватили, отняли у меня деньги и бросили сюда.
К легионеру подошел второй стражник, в обычной форме.
– Врет! – заявил он. – Ее по личному приказу эдила взяли. Враки про мужа-кентуриона я уже слыхал.
Легионер еще раз посмотрел на Анастасию: видно было, что она ему нравится.