– Глотни! Я сделал большой глоток коньяку.
– Ещё.
– Сань, да тут меньше половины осталось…
– Пей, я сказал!
Ещё глоток. В голове приятно зашумело. «Ох, чёрт! Меня же сейчас развезёт!» – подумал я, вспомнив при этом, что нормально ел я часов пятнадцать назад.
– Сань, ты меня споить хо-ошеш? – заплетающимся языком спросил я командира.
– Ага! Давай ещё глоточек за победу над Германией!
В результате, к приходу Дока я не то что «экзистенциальный» сказать не мог, а и, пожалуй, «метрополитен» для меня стало слишком сложным словом.
– О, я гляжу, пациент готов! – радостно сказал Док, принюхавшись. – Но, для страховки – ещё и таблеточку примите, уважаемый, – добавил он, протягивая мне таблетку.
– Што ето?
– Цикуто-цианид – что же ещё! Шучу. Кетанов. Запьёшь? – и он снова протянул мне командирскую фляжку.
– А… Ик… га.
Что конкретно делал Серёга с моей ногой, я не помню. Было больно. Потом – ещё больнее. Потом мне стало тепло и хорошо, и я заснул.
* * *
Проснулся я, когда вокруг было уже темно, от непреодолимого желания сходить в туалет. С трудом поднявшись на ноги из-за гудящей головы и тошноты, я сделал пару шагов по направлению к ближайшим кустам и только тут обратил внимание, что нога не болит! Рана легонько ныла, но нога не подламывалась. Ещё бы и голова не болела…
– Как самочувствие, Антон? – окликнул меня кто-то.
– А? Кто это?
– Это я, Вячеслав.
– Трошин?
– Да.
– Слав, не в службу, а в дружбу водички не принесёшь? Пить хочется, аж жуть!
Пока Бухгалтер ходил за водой, я сделал все свои дела и вернулся к спальному месту. Тут и Трошин водички принёс. Выхлебав котелок холодной, вкуснейшей воды, я ощутил жуткий голод.
– Слав, а пожрать ничего нет? Трошин хлопнул себя по лбу:
– Тебе же две порции оставили! Сейчас принесу, посиди пока.
Не знаю, с голодухи это было или как, но холодная пшённая каша с тушёнкой показалась мне фантастически вкусной.
– Ты как себя чувствуешь? – ещё раз спросил Трошин, когда я, отставив в сторону котелок, блаженно вытянулся на «пенке».
– Сейчас – очень хорошо! – честно ответил я.
– А я уже волноваться начал. Ты же за всю дорогу ни слова про ногу свою не сказал…
– Да не до того как-то было. На нервах всю дорогу… Сам понимаешь.
– Я и говорю – дурак я, что не заметил. Надо было тебя подменить… Мы закурили.
– Антон, а что мы дальше делать собираемся?
– В каком смысле?
– Понимаешь, я, пока мы ехали, подумал – а ведь всё что вы, или, вернее, мы сделали пока – это не более чем импровизация. Я поперхнулся табачным дымом.
– То есть?
– Ну, у вас нет оружия и взрывчатки, и, главное, нет связи.
– Ты думай, что говоришь! – «Интересно, а если ему правду сказать – поверит или нет? Нет, не буду пока». А в слух я продолжил: – Понимаешь, Слава, нас в такой спешке забрасывали и всё, кроме секретных и специальных средств, мы должны были получить в Минске. Но, никто не ожидал, что немцы так быстро кольцо замкнут, так что мы прилетели в Минск, а из него уже прорывались самостоятельно. И контакты наши на республиканский УНГБ были нацелены. Я имею в виду – обеспечение и поддержка.
– Понятно. А что мы на одном месте кружим?
– Поясни, что ты имеешь в виду?
– Ну, я же не дурак, и карту читать умею. Мы около Минска крутимся, хотя могли бы без проблем уйти на север, а потом вернуться. У нас какой-то объект тут?
– Если честно, то да. Гиммлер.
– Кто? – не понял Вячеслав.
– Генрих Гиммлер. Рейхсфюрер СС.
– Кто? – казалось, что глаза Трошина могут выскочить из орбит, так широко он их раскрыл от удивления.
– А ты думал, на что такая группа, как наша, нацелена может быть? На подрыв деревянных мостиков?
Бывший майор явно охренел от нашей скромности – около минуты он беззвучно шевелил губами, не решаясь ничего не сказать. Потом, собрав волю в кулак, спросил:
– А с вами можно?
– А ты – и так с нами. Но, должен тебе сказать – в плен ты теперь права попадать не имеешь. Уж извини.
– Да я понимаю, не маленький…
– Товарищ старший лейтенант, – обратился Трошин ко мне. – Могу я вам задать один важный вопрос?
Чем-то именно эта нерешительность, с которой бывший майор спрашивал, заставила меня напрячься:
– Да, Вячеслав, слушаю тебя.
– Понимаете, – говоря это, он мялся и подбирал слова, – я все-таки в Красной армии уже больше десяти лет. И многое повидал. Приходилось и с осназом общаться, но вот только такого, как в вашей группе, не видел ни разу.
– И что тебя смущает? Подготовка? Или ещё что?
– Да нет, то есть и подготовка тоже. Понимаешь Антон, есть у меня ощущение, что вы какие-то другие, не такие как осназовцы, с которыми я общался. У вас не только подготовка и приемы своеобразные, но и разговоры какие-то необычные, а про тактику я и не говорю. Я просто до встречи с вами не представлял, что кто-то может сознательно в одиночку на взвод НАПАДАТЬ! А снаряжения как у вас, я вообще в жизни не видел!
– Эх, знал бы ты, Слава, сколько ты еще в своей жизни не видел, что мы повидали, – ответил я и с грустью в голосе добавил: – Да и не увидишь, скорее всего. Вячеслав изобразил на лице непонимание.
– Понимаешь, мы не просто разведывательно-диверсионная группа. Мы … группа с п е ц и а л ь н о г о назначения.
– Не понимаю… А осназ – это «особого назначения», и что? – сказал, и посмотрел мне в глаза.
В этом взгляде не было недоверия, в нем было непонимание. Примерно, как у ребенка, который видит сложный и непонятный механизм, но никак не может сообразить, как и почему все это работает. Вроде и не должно, а работает.
Я помолчал несколько секунд, а затем, оглядевшись по сторонам, положил руку Трошину на плечо и произнес:
– Слава, я же тебе уже рассказал про наше основное задание…
– Да, такое разве забудешь.
– Ну, так вот, – я понизил голос до трагического шепота, – Нашу группу готовили в строжайшей секретности ещё задолго до войны. И действовать мы должны были не здесь, а Т А М.
Трошин пристально смотрел на меня, и, казалось, даже не дышал. Мне было видно, что он понимает важность момента. То, что сейчас его приобщают к чему-то очень серьезному и очень важному. Приоткрывают перед ним завесу секретности и таинственности, тем самым, признавая в нем если не равного, то достойного это услышать.
– Мы первая и единственная группа нового образца. Такая, которой в нашей стране больше нет, – я глубоко вздохнул, и продолжил. – И может больше в ближайшие лет десять не будет. Нас готовили для заброски в Англию или САСШ. Поэтому и снаряжение у нас такое необычное, чтобы если вдруг даже погибнет кто, или захватят враги вещи, человека или оружие не смогли догадаться, кто мы и откуда. Ты смеяться будешь – у нас даже носки и трусы не такие. Закупали всё за границей. И одежду на заказ шили. Что уж там говорить про рации и прочую мелочь. Язык английский почти все знают в совершенстве. Только вот Тотен – по немецкому специалист. Повезло нам с ним. Его для работы на территории Германии готовили, а мы вот шли с английским уклоном. Нас должны были туда в конце лета забросить, да вот война началась с немцами. Пока то, пока се, а фашисты уже к Минску подошли. Вот тут про нашу группу и вспомнили. Собрали всех, кто под рукой был, засунули в самолет и отправили сюда. То, что при нас – это, так сказать, личное оборудование. А остальное, штатное для осназа, снаряжение, пароли, продукты мы должны были в городе получить. Только вот пока прочухались наши командиры в Москве, немцы уже Минск взяли. Основное задание насчет Гиммлера нам по рации передали.
