— Так ведь вымокнем, дядюшка!
— В корчме просохнешь. В путь!
Из-под копыт коней полетели комья мокрой коричневой грязи. Доскакав до креста, всадники повернули и, закрывая лица от льющихся с неба потоков воды, исчезли в серой пелене ливня.
Потрепанный бурей драккар угрюмо торчал у западных берегов Мерсии, прячась меж серых камней. Всю ночь и весь день лил нудный холодный дождь, то чуть переставая, то усиливаясь, шерудил в соломе крыш, словно нашептывал что-то, — о, как надоел это шепот дождя! — и низкое, затянутое серыми облаками небо, при отсутствии всякого намека на ветер, не давало никакой надежды на то, что эта гнусная погода вдруг счастливо переменится. Кто-то из викингов спал в разбитых на палубе шатрах, кто-то лениво ловил сетью рыбу, лишь четверо часовых — двое на самом корабле и двое на берегу — четко несли службу, как и положено воинам. Корабль-волк, корабль-разбойник, волею ветра и случая оказавшийся у этих негостеприимных берегов, был готов в любой момент поднять спущенные с носа сходни и, словно призрак, исчезнуть в туманной пелене моря. Правда, существовал еще и флот короля Мерсии. Впрочем, какой там флот — три корабля-то! Хотя и здесь торчать тоже не было особой радости. Ну, подремонтировались, подлатали борта, починили мачту, поставили заплатки на парус. Что еще? Волк не должен жить без добычи. А если добычи нет, ее нужно искать.
«Да, ее нужно искать», — выходя из полосатого шатра на корме, произнес про себя пиратский хевдинг — еще совсем молодой человек с очень красивым надменным лицом, обрамленным длинными, белыми, словно лен, волосами. Красавчик Фриддлейв, сын Свейна Копителя Коров. О, недаром он примкнул к данам и быстро выдвинулся среди них смелостью, отвагой и изрядной жестокостью. Хотя все викинги не брезговали расправами с пленниками и врагами, однако Фриддлейв находил все больше удовольствия в самых ужасных расправах, и «кровавый орел» все чаще срывался с острия его меча, а секира была красной от крови.
— Эй, Йорм! — крикнул он часовому. — Разбуди-ка новеньких. Заику и этого… Эрмен… Эрен… Тьфу-ты… В общем, ты понял.
— О да, мой ярл, — откликнулся Йорм — круглолицый деревенский парень, младший сын одного из трендалагских бондов.
Оба — Дирмунд Заика и Эрмендрад — проснулись быстро, да и, в общем-то, не особо крепко и спали, скорее, подремывали, погруженные в думы. А думы у них были примерно одинаковые. Не сделали ли они очередную глупость, примкнув именно к Фриддлейву, вовсе не самому крутому морскому ярлу и, как недавно выяснилось, далеко не самому удачливому?
В данный момент Фриддлейва сильно интересовали окрестности Честера, а именно: как, где, чего пограбить, знают ли о том Эрмендрад или Дирмунд. Увы, в этом смысле ни тот ни другой помочь ему не могли — Эрмендрад, как и все крестьяне, никогда в жизни не был дальше своей сельской округи, расположенной на восточном побережье Мерсии, а вовсе не на западном, у которого стоял сейчас драккар; Заика же если и знал что, так опять-таки все его знания целиком касались того же восточного побережья. Оставался один путь — захватить кого-нибудь из местных жителей и, хорошенько порасспросив, кинуть в море, чтобы, гад, никому не выдал.
— Вы и пойдете. — Хевдинг кивнул обоим. — Можете еще прихватить Йорма. И чтоб к полудню кто-нибудь да был.
Дирмунд и Эрмендрад, пожав плечами, отправились звать Йорма, а затем, уже втроем, спустились по сходням на каменистый берег, грязный и топкий от льющего целые сутки дождя.
— Д-да уж, в-встреть т-тут кого-нибудь, — буркнул Заика, взглянув на серое мокрое небо. — Н-небось п-по домам в-все сидят.
Остановились посовещаться в перелеске, на холме, в виду побережья. Наверное, в солнечную погоду с него много чего можно было бы увидеть, но, увы, только не сейчас. Йорм предложил вполне здравую мысль — отойти подальше от берега и устроить засаду где-нибудь на дороге, между селениями, — наверняка кто-нибудь куда-нибудь да поедет, ведь, несмотря на дождь, жизнь-то не кончилась!
— П-пожалуй, т-так и с-сделаем. — согласился Дирмунд. — Вон з-за тем лесом, п-похоже, х-хорошее место.
За лесом, угадывающимся за серой стеной дождя, проходила наезженная, утопающая в грязи дорога, разбавленная на всем протяжении большими коричневатыми лужами. По обеим сторонам ее, слева и справа, тянулись реденькие кусты, частью буровато-красные, а частью уже сбросившие листву. Лес, конечно же, был бы куда лучшим укрытием, да вот беда — дорога проходила от него слишком далековато. Ладно бы день был нормальным, но в такой дождь ничего толком не видно.
— Ладно, с-сойдут и к-кусты, — махнул рукой Дирмунд, и вся троица, укрывшись в зарослях, приготовилась ждать, поплотнее закутавшись в плащи.
Слава богам, ждать пришлось не долго. За поворотом послышался скрип колес, а вскоре показалась и повозка — обычная деревенская телега, запряженная худой пегой лошадкой. Лошадка тяжело дышала и пыталась вытащить повозку из очередной лужи.
— Ну, так мы и до вечера не доедем, — стукнув по плечу возницу — белобрысого деревенского мальчугана, угрюмо пробормотал добродушный с виду монах в порванной рясе. — Эй, любезнейший! А ну-ка прибавь-ка ходу.
— Вряд ли это в его силах, мой господин, — обернулся к монаху сидевший впереди, рядом с возницей, парень с лисьим лицом и хитроватым взглядом. — Думаю, быстрее мы дойдем только пешком.
— Так пошли же! Я чувствую впереди кое-что… — Монах спрыгнул с телеги и грозно зыркнул на парня черными пронзительными глазами. Тот тут же проворно соскочил в грязь.
— Эй, уважаемые! — закричал с повозки мальчишка. — А заплатить?
— Бог подаст, — махнул рукой парень и поспешил вслед за широко шагавшим монахом.
Юный возница посмотрел им вслед, гнусно, по-взрослому, выругался и повернул телегу обратно, кулаком утирая слезы.
— Сволочи, — шептал он. — Да накажет вас святой Колумбан.
Этот ирландский святой, известный своей строгостью и неутомимым благочестием, почему-то казался мальчику самым подходящим типом для того, чтобы покарать обидчиков. Скрипнув колесами, повозка наконец выбралась из грязи, и исхудавшая лошаденка понуро потащилась обратно.
А монах и его слуга — друид Форгайл и незадачливый прощелыга Ульва — оказались в руках пиратов.
— Да, мы из Честера, — надменно заявил друид. — А у вас недалеко корабль? Что же вы стоите? Ведите. Мы все расскажем вашему ярлу.
Заезжий дом Эхайда Далриата располагался на уютной, с трех сторон окруженной рощей поляне, близ самой дороги. Длинный, просторный, аккуратный, огороженный невысокой оградой из серых камней, он был словно под стать хозяину — благообразному господину с черной подстриженной бородой и круглым улыбающимся лицом, — из тех господ, что называют душой компании, тем более сельской, где в окрестных деревнях все друг друга знают. Таков был и Эхайд Далриат. Волосы его, чуть тронутые на висках сединой, были коротко подстрижены. Пожалуй, слишком коротко… Хоть и прибыл он лет двадцать назад из Коннахта, а быстро завоевал уважение окрестных людей. Все знали, что у господина Далриата можно занять чуток зерна до самой осени или коровьего молока для детей. Все знали, что Эхайд может и простить небольшой долг, а большой потребует точно в срок, не позже и, самое главное, не раньше, да и процент берет умеренный. Все знали старую жену Далриата, светлоокую Конглу, ныне умершую. Все знали, как горевал о ней несчастный вдовец. Все знали, как взял он наконец к себе в дом молодую наложницу по имени Мидир, знали, как выгнал нерадивого слугу, да и все его слуги знали — суров Эхайд Далриат, да справедлив и отходчив. Все знали, как любит он посмеяться, все знали, как — довольно-таки часто — отсылает он дары в монастырь Келл Дара, все знали о благочестии его, уме и благородстве. Знали, что больше всего на свете любит он поиграть в фидхелл — древнюю игру знати. Вот только никто не знал, что был Эхайд Далриат сыном друида. Имя погибшего в кровавой стычке отца его, Фергуса Ронана, много чего значило на каменистых просторах Коннахта, особенно в той его части — сокровищницы тайных и грозных знаний, — что называлась Круахан-Ай, или «Спина друидов». Никто, даже ард риаг Маэл Шехнал — верховный король Ирландии, однажды посетивший заезжий дом господина Далриата, не знал об этом. Никто, кроме Черного друида Форгайла. Только он один знал, что не бросил Эхайд Далриат старой веры, не предал заветов отца ради святого Патрика и по-прежнему — очень осторожно, но регулярно — приносил древним богам хорошие жертвы. Обычно несчастных, ни о чем не подозревающих путников, тех же монахов-паломников что останавливались в заезжем доме Далриата перед каким-нибудь языческим праздником. Последний раз такую жертву принес Эхайд первого августа, в День Лугназад, что когда-то пышно отмечали в Таре, да и по всем королевствам Ирландии, от Манстера до Улада. Теперь наступала пора новых жертв. Давно уже, очень давно — по мнению Эхайда — не чувствовали старые боги вкуса свежей человеческой крови. Потому обрадовался Эхайд гостям, как родным.
