– Вальдар?! – не веря себе, прошептал Лис. – Что за ерунда? – Он тряхнул головой, наваждение не исчезало. – Вальдар! – заорал он.
– Сейчас, – послышалось в ответ, – не отвлекай!
Легендарный меч Катгабайл, некогда принадлежавший воинственному асу Тюру, вращался в его руке со скоростью лопастей вертолета, стремительно обрушиваясь то на одно, то на другое чудовище.
– Ты откуда тут? – не унимался Лис.
– Дурацкий вопрос – из Валгаллы!
– Но как?
– Тихо, не шуми, я на охоте! Убедил одну валькирию, что каждый день истреблять одних и тех же кабанов, медведей и прочих волков – неспортивно.
– Да, ты всегда умел убеждать женщин!
– Не затрагиваем эту тему. – Молниеносный клинок вонзился в пасть очередного хаммари, провернулся там, на взмахе разваливая чудище пополам.
– Надолго сюда?
– На мгновение. Не мог тебя оставить без подмоги. Так что уходи поскорей. Что вы тут вообще затеяли?
– Это не мы.
Небеса вновь разверзлись, и по ту сторону небесной тверди послышался яростный стук копыт, лай собак и громогласный заунывный рог дикой охоты.
– Все, я возвращаюсь, нельзя обижать добрую женщину. Скачи быстрей в замок.
Сияющий черный конь и его всадник исчезли столь же внезапно, как и появились. А Лис пришпорил коня к воротам Форантайна, сопровождаемый недоуменными, но почтительными взглядами недавних преследователей.
– Что это было, отец? – наконец выдавил Шарль из Люджа.
– Понятия не имею. Какая разница? За ним! – Пипин хлестнул коня, желая возобновить погоню.
– Нет, отец! – Шарль схватил его скакуна за уздечку. – Ты что же, не видел? Небо на его стороне.
– Какая нам разница?!
– Большая. – Геристальский бастард изменился в лице и проговорил медленно, словно опасаясь, что Пипин не вполне понимает его: – На его стороне небо. Оно послало на помощь воина с мечом огненным. Это знак! Особый знак! Такой подается не всякому. А на нашей стороне – мерзкие твари из адской бездны?! Остановись, мой дорогой отец. Дальше – ни шагу.
– Да как ты смеешь, ублюдок! – Пипин оттолкнул сына, попытался выхватить из ножен кинжал, но чуть замешкался, нащупывая рукоять.
Абарский меч с размаху, плашмя опустился на затылок бывшего майордома. Опостылевший мир ярко вспыхнул у того перед глазами, и он обмяк в седле, теряя сознание. Шарль из Люджа поднялся в стременах.
– Теперь здесь командую я! Все, кто недоволен… – Он готов был вызвать любого на смертный бой, свято веруя, что небеса даруют ему победу.
Но то ли вышняя синь не желала больше кровопролития, то ли сами бароны рады были воспользоваться подвернувшимся случаем, желающих оспаривать верховенство юного геристальца не нашлось. Поодиночке и отрядами нейстрийцы стремительно покидали поле боя, спеша оказаться подальше от этого недоброго места. Немногие из них шли сейчас к Шарлю, да и те, что смыкали вкруг него ряды, опасливо поглядывали на обвисшего в седле Пипина, стараясь угадать его дальнейшую участь. Но каждый из ступивших в этот час под знамя геристальского бастарда неведомым чутьем понимал, что перед ними больше не тень отца, не побочный отпрыск, довольствующийся милостью господина, а великий, хотя еще и очень молодой, воин.
О да, это было необычное сражение. Пожалуй, в этом месте летописец, не найдя должных слов, пожалуй, стал бы от напряжения грызть перо, соображая, как лучше описать все то, что происходило дальше. Никогда еще в истории войско противника не начинало вдруг разбредаться прямо во время сражения. Заметив это, кесарь Дагоберт приказал своему отряду, не ломая предписанного Лисом строя, оттянуться назад и не мешать противнику, внезапно утратившему интерес к только-только закипавшей битве. Некоторые из баронов государыни недоумевали, отчего вдруг не ведется преследование, но открыто выступать против воли победителя абаров не решался никто. Тем более, на место прежней людской армии, проламывая широкие просеки в лесу, на поле битвы выступало новое – войско хаммари. Оно было изрядно потрепано драконами и налетом странного небесного всадника. Однако не осознававшие собственных утрат, мало что знавшие о боли и привязанностях, каменные твари безостановочно лезли вперед.
В этот-то миг тихо роптавшие бароны уразумели мудрость юного Дагоберта. Ведь стоило им броситься в погоню, и они нос к носу бы столкнулись с кровожадными чудищами. Сейчас хаммари, не сдерживаемые более ничем, просто шли через отступающее войско, с явным удовольствием втаптывая в землю одних, выбивая из седел других, отправляя в пасть третьих и заставляя всех прочих броситься в паническое бегство.
Кесарь поглядел в небо. Изможденные драконы, тяжело взмахивая крыльями, уходили в сторону Парижа. Их сила была огромна, невообразимо больше, нежели человеческая, однако и она имела границы. Крутить небесную карусель они больше не могли, а продолжать в таком состоянии значило без толку обречь себя на гибель.
– Что нам делать? – спросил юный венценосец у крылатого отца, медленно пролетающего над его головой. – Ни копья, ни стрелы, ни топоры не возьмут этих тварей. Да и мечи годятся лишь для ближнего боя. А вступать с хаммари в схватку глаза в глаза – затея не из лучших. Конечно же, часть из них мы сразим, но останется ли кто-либо жив из нашего войска?
– Уходи в замок, – посоветовал старший Дагоберт, едва шевеля отяжелевшими крыльями. – Держитесь там, мы скоро вернемся.
– А если они разом полезут на штурм, отец? Ведь тогда замок станет нам западней.
– Если не можешь срубить дуб – обруби его корни, тогда он упадет сам.
Юный кесарь хотел было вознегодовать, драконья манера говорить иносказаниями могла вывести из себя кого угодно, даже иного дракона. Однако сейчас ему было не до того – через все поле к Дагоберту скакал Шарль из Люджа, сопровождаемый конными воинами и пехотой, то ли бегущей следом, то ли улепетывающей от хаммари. Дагоберт хотел было приказать баронам приготовиться к новой схватке, но в последний миг поднял руку, останавливая своих храбрецов.
Шарль из Люджа приблизился на безопасное расстояние, отсалютовал мечом, как подобает отдавать почести государю, и начал скороговоркой:
– Прошу тебя, о великий кесарь, принять меня и людей моих под свои знамена. Божьим светом, оружием и конем, всей жизнью клянусь служить тебе верой и правдой. Не держи зла на меня и отца моего. Не по своей воле, но по вражьему наущению ополчился он на тебя и в болезненном помутнении рассудка не ведал, что творит. Я же лишь так мог выведать и пресечь умысел его. Никогда я не желал этого кровопролития, свидетелем тому – Рейнар-нурсиец.
Дагоберт смотрел на молодого воина не отрываясь, видя, что тот лукавит, но вполне искренен, присягая в этот момент. Да уж, искренен, ежели вместо бегства предпочел сражение, быть может, последнее.
