Ознакомительная версия.
– Ступай пока, Вера. Ступай. Как в Новгород будете отправляться – дай знак. Скажу, как там верного своего человечка сыскать, и слово тайное к нему дам.
* * *
В Новгороде Маша и Магнус, естественно, поселились отдельно. Король – на государевом подворье, княжна – при женском монастыре, в гостевой. Оно и не худо – перед свадебкой грехи замолить да испросить у Господа покровительства для доброй семейной жизни. Настоятельница – добрейшая матушка Параскева – сразу же прониклась к девушке самым искренним участием: опекала, беседовала, а после беседы позволяла долго гулять по саду.
– Красивый у вас сад, матушка! – искренне восхищалась Маша. – Вот и мне б завести такой же.
– Заведешь, – крестясь, смеялась настоятельница. – Было б только желание да Божья воля.
Княжна явилась не одна, со служанками, слугами, с возком – ездила днем по делам, смотрела приданое – земли по Волхову-реке, далеко. Сам государь землицы те в приданое юной княжне дал! Знать, захотел сиротинушку приветить, дело свое пагубное загладить… замолить… хоть чуть-чуть.
Царя-сыроядца в Новгороде помнили и не жаловали. Еще б – в собственном-то городе такой-то погром учинить, куда там татарам! И зачем, спрашивается? Вольности, говорят, старинные новгородские до конца извести? Да кто тут о тех вольностях помышял-то, кто помнил? Старого-то родового боярства сто лет как не было – выселили, а земли их московским дворянам раздали.
Оставив возок на окраине города, у разрушенных во время недавнего погрома ворот, Маша пересела на коня. В узком кафтане для верховой езды – чуге, в длинном, ниспадающем на круп коня летнике, девушка напоминала отважную древнюю воительницу, какую-нибудь древнерусскую княжну или скандинавскую принцессу. Синие, сияющие отвагой глаза, густые темно-русые волосы, стянутые тоненьким ремешком, на поясе и вовсе не женский аргумент – легкая татарская сабля. И это еще не считая двух пистолетов в привешенных к седлу чехлах.
Пистолеты по тем временам – оружие дорогое и редкое, каждый как два мушкета стоил. Использовались обычно в конном бою, быстро, с наскока. Перезаряжать, как правило, бывало некогда, потому и продавались пистоли всегда парой. Эти вот были чудо как хороши: доброй немецкой работы с колесцовыми замками – искры на затравочный порох выбивало зубчатое колесико, заведенное особой пружиной. Никакого тлеющего фитиля – и в дождь можно было стрелять, правда не в очень сильный.
Углядев столь грозный вид, дожидавшийся суженую король едва удержался от смеха:
– Ну, Марья Владимировна! Ты, никак, на войну собралася.
– На войну не на войну, а народ в лесах всякий.
Грациозно спрыгнув наземь, княжна обворожительно улыбнулась, небрежным жестом поправив на боку саблю. И тут же, перехватив насмешливый взгляд жениха, вспыхнула:
– Думаешь, не умею толком с оружием обращаться? Проверим?
Не дожидаясь ответа, девчонка выхватила саблю и, с маху перерубив толстую ветвь росшей рядом ольхи, взялась за пистолеты…
– Стой, стой, стой, стой! – поспешно спохватился Магнус. – Стрельбы нам только тут и не хватало. Мы, Машенька, нынче с тобой в саду погуляем, чудный, чудный сад в хоромах гостевых царских… не видала?
– Какое еще, к дьяволу… – княжна выругалась, но тут же осеклась, понимая, что жених-то говорил сейчас не для нее, а для слуг воинских, дюжих парней – боевых холопов, присланных юной деве самим государем. Для охраны, вестимо, для чего же еще-то?
Стражи послушно расположились на просторном дворе хором, недавно перестроенных на Торговой стороне по приказу Ивана Васильевича. С высокой воротной башни открывался чудесный вид на весь город, на Волхов, на окрестные болота и леса.
Некогда могучий и свободолюбивый город так и не оправился после устроенного царем погрома и ныне представлял собой весьма жалкое зрелище. Софийская сторона почти полностью выгорела, уцелел только кремль да несколько старинных улиц: Варяжская, Яблоневая, Козьмодемьянская. На торговой стороне дела обстояли получше: и церковь Иоанна на Опоках белела, как прежде, и на Торговой площади вновь появились купцы. Так себе купчишки, средней руки, вовсе не заморские гости. Все так же возвышался ступенькою одноглавый храм Святого Георгия, рядом с ним виднелась стройная, словно березка, церковь Успения Пресвятой Богородицы, напротив – краснокирпичная Параскевы Пятницы, и, конечно, осанистый, плечистый Никольский собор, строение древних времен начала новгородской вольности. Увы, погрязнув во внутренних противоречиях, старая республика пала под кованым сапогом Ивана Третьего, великого московского князя. Пала, но так много после себя оставила!
– Красиво как, – княжна невольно залюбовалась округой. – У нас, на Москве, тоже красиво, особенно осенью, когда деревья в золоте все, в багрянце. Но здесь краса иная, северная, и как-то словно бы и не русская – слишком уж строгая. Вот во Владимире – там узорочье!
– Там камень для резьбы удобен, – взяв руку Маши в свою, негромко пояснил Магнус. – А здешний известняк – нет. Крошится. Потому и строго все.
– И все ж красиво. Глаз не оторвать. И река, Волхов этот, такая… такой… Могучий такой, не забалуешь!
Накинув на плечи простенькие плащи, жених и невеста покинули подворье через задний двор, оставив скучать собственную стражу, и, пройдя разросшимся вдоль седого Волхова ивняком, вышли на старинную Козьмодемьянскую улицу. Разоренные опричниками усадьбы скалились обуглившимися частоколами, хмурились пустыми глазницами окон, словно спрашивали – что ищете здесь вы, гордые московиты, чего еще вам желать? Чуть дальше, к городской стене, к окраине, разора казалось меньше – и усадебки уцелели, и знаменитые яблоневые сады, и даже отдельные домишки дымили трубами – жизнь возрождалась, пусть пока трудно, медленно.
Найти приказную избу у каменной церкви Козьмы и Демьяна не составило никакого труда. Почти единственное уцелевшее здание гордо возвышалось за крепким частоколом, поставленным, верно, тогда же, во время погрома. Ворота, однако, оказались распахнутыми настежь, и двое стрельцов, ошивавшихся возле приказа, не обратили на вошедших никакого внимания. Как лузгали себе тыквенные семечки, прислонив бердыши к стене, так и лузгали, да со смехом толковали о чем-то своем. Лишь вышедший на крыльцо дьяк или подьячий – молодой, чернобородый, в длинном темном кафтане и круглой шапчонке – скуфеечке – недобро покосился на посетителей, однако же вслух ничего не сказал, а со вздохом скрылся в избе.
– К кому? Куды? – стрельцы все же знали свое дело неплохо и, оторвавшись от семечек, вовремя преградили путь к ступенькам.
– По делу. – В ладонь одного из стражей упала серебряная «новгородская» денга. – По важному. Дьяк аль подьячий – кто есть-то?
Ознакомительная версия.
