Терпи, тварь! Терпи!
'Пусть девка с мальцом уйдут подальше… Да что ж так спина-то болит… Вдохнуть не можно… Не могу больше!'
Короткая очередь сняла пробегающего между сгорающих палаток немца. А потом еще одного. Того, в черной форме, который высунулся из башни чертового 'Т-IV'.
Танк стал разворачиваться.
Олег дал длинную очередь, стараясь попасть по щелям.
Пули высверкнули искрами по крупповской броне.
'Все! Конец!' – зажмурился Таругин
Раздался взрыв…
У танка слетела башня. Немцы заорали, лихорадочно паля куда-то.
Теряя сознание, Олег увидел как мимо бегут бойцы с трехлинейками. Он крикнул им:
– Мужики!
Но, среди грохота боя, его шепот потерялся в лязгании траков десятка 'тридцатьчетверок' и одного 'КВ'.
Мужики бежали мимо лежащей в кустах Маринки, накрывшей собой Ванюшку.
Она открыла глаза и встала на колени.
– Мужики!
Потом, напрягшись изо всех оставшихся сил, попыталась поднять Ваню.
Он вдруг открыл глаза и сказал тихим голосом, перекрывшим звуки боя
– Мама, я сам…
Маринка пригладила ему вихры и улыбнулась.
В спину ей толкнуло чем-то горячим. Она не поняла, чем. Просто голова закружилась, мир завертелся черной воронкой, и все закончилось.
Стрельнувшего не глядя фрица, положил в русскую землю Таругин. А после потерял сознание.
А Ваня вздохнул. Мальчик, привычный к смерти в восемь лет. Он встал на здоровое колено.
А мимо бежали бойцы.
Один за другим. Некоторые с автоматами, некоторые с пулеметами. Большинство с винтовками. Пролязгал мимо один танк. Другой. Третий…
Ваня погладил Марину по руке и привстал. Сначала на колено здоровой ноги. Потом с трудом распрямился. Встал. Заковылял к дороге. Один из бойцов, пробегавших мимо остановился. Сунул мальчишке сухарь и побежал дальше. На запад. На Берлин.
Война для Ваньки закончилась.
А жизнь еще только начиналась.
Ему многое надо было сделать. Восстановить Днепрогэс. Засеять целину. Снять 'Летят журавли'. Построить БАМ. Слетать в космос…
И разрушить церкви. Растить кукурузу. Написать 'Ледокол'. Устроить Новочеркасск. Взорвать Семипалатинск…
Ему многое надо сделать.
Это его будущее. И только он вправе решать – что с ним сделать.
А мы, твои дети, Иванко, будем расти в твоем будущем. И мечтать исправить прошлое. Забывая, что будущее начинается сегодня. А, заодно, просрем то, что есть в настоящем.
…– Капитан Сипачев, ваши документы! – козырнул черноглазый брюнет с комендантской повязкой на рукаве.
Старшина протянул ему солдатскую книжку и увольнительную.
– Куда направляемся?
– До рейхстага хочу дойти, поглядеть, так сказать, на логово фашистского зверя, товарищ капитан.
Капитан с седыми висками, двумя красными нашивками и орденской планкой отдал книжку обратно и козырнул в ответ:
– По этой улице не ходите. Там еще разминирование не закончилось. Лучше в обход вот тут, товарищ старшина.
Капитан с уважением посмотрел на награды старшины, слегка зацепившись взглядом за два георгиевских креста. И за золотую нашивку – тяжелое ранение.
Старшина Богатырев зашагал туда, куда показал начальник патруля.
Чуть дальше, ну что ж… Война уже закончилась. Спешить больше некуда. Шестнадцатое мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Война закончилась уже как неделю.
Ровно три года прошло…
…Дед тогда очнулся, сброшенный на груду кирпичей взрывом, только под вечер.
Уже темнело.
На улице переговаривались в полголоса какие-то мужики.
Он перевалился через дыру в стене, свалившись на землю кулем.
– Смотри-ка… Живой!
Наши подошли, как позже выяснилось, часа через два. Уже после того, как фашисты раздавили танками госпиталь и штаб полка. Дед так и не узнал, что Валера, превозмогая боль в ноге, оперировал до последнего. Что на крик немца, ворвавшегося в операционную палатку доктор полоснул фрица скальпелем по глазам и был, почти тут же, раздавлен танком. Что Маринка упала под очередью пробегавшего мимо автоматчика. Что Таругин тогда чудом остался в живых. А погиб через два года, сгорев в 'тридцатьчетверке', освобождая свой родной город – жемчужину у моря.
А все-таки выбили фашистов с той высоты. Со всех высот мы их выбили…
За тот бой Богатырева наградили медалью 'За отвагу'. Жаль, фотографии не попали в печать. А кто его знает – почему? Может быть потому, что та незнаменитая операция так и закончилась – ничем?
А потом был госпиталь, снова фронт, снова госпиталь, еще награды…
Орден 'Славы', 'Красная звезда', еще одна 'Отважная', непременная 'ЗБЗ'…
Какое это имеет значение?
Имеет значение то, что командир взвода ездовых отдельного четыреста тридцать второго ИПТАПА шел к рейхстагу.
Пленные немцы угрюмо закидывали каменным мусором воронки.
Дед поднялся по ступеням. Оглядел расписанные стены.
Зашел внутрь. Нашел местечко. Достал мелок.
И нарисовал на стене большого колючего ежа.
Посмотрел на него, достал свой блокнотик и стал писать под рисунком:
Рита
Еж
Марина
Вини
Леонидыч
Юра
Толик
Захар
Виталя
Демянск. Май тысяча девятьсот сорок второго года.
Потом подумал и дописал еще одно, не знаемое им имя:
Алеша
Перевернул страницу блокнотика.
Посмотрел на следующий список.
Сел на ступени и тихо заплакал…
Я солдат – недоношенный ребёнок войны
Я солдат. Мама залечи мои раны!
Я солдат. Солдат забытой богом страны
Я герой… Скажите мне какого романа?
'Пятница'
Из воронки выползла голубая лягушка. Черт его знает почему, но в новгородских болотах много лягушек голубого цвета.
Она вспрыгнула на снарядный ящик, квакнула, перепрыгнула в лежащую на боку пробитую каску. Посидела там, разглядывая что-то свое.
Подпрыгала к штыку, воткнутому в землю. Потом обнаружила сапог и залезла туда, замерев в ожидании…
– Рота, подъем!
Палатки зашевелились.
Я потянулся в спальнике. Сегодня домой. Надоели эти болота, эта сырость вечная. Даже если солнце светит – все равно все отсыревшее. Такое ощущение, что спишь в невидимой луже. А солнца так и не было все три недели.
– Твою мать! – раздался крик на улице, – как меня эти лягуши достали! Чего они в мои сапоги-то все время лезут!
– Это потому, Еж, что родственную душу чувствуют, – ответил Толик Бессонов. – Ты вчера тоже как лягуша по воронкам скакал.
