– Отчего ж не взяли?
– Военлетом красных оказался Рапота.
– Сергей Николаевич? – это Егоров.
– Вы знаете его? – полковник смотрит на Леонтия Ивановича.
– На германской он войне служил в моем отряде, затем сменил меня на должности. Я его и рекомендовал. Храбрый и знающий офицер.
– Вы не ошиблись в нем, господин подполковник! Рапота действительно храбрый и знающий. Только воюет на противоположной стороне. Как понимаете, радости нам от этого мало. Он командир авиационной группы, самой боеспособной у красных. Устранение Рапоты – великая польза Отечеству. Отчего вы не пленили его, поручик?
– Он не сдался.
– Следовало стрелять!
– Я не убиваю людей, которым обязан!
– То есть?
– На германской войне Рапота спас жизнь поручику, – включается Егоров. – Посадил аппарат с истекающим кровью летнабом прямо у госпиталя. Павел Ксаверьевич не забыл.
– И по-рыцарски вернул долг. Спустя четыре года… Вы находите это правдоподобным?
– Отчего же? Обычное дело.
– Неужели?
– У нас разные представления о благородстве, полковник.
Ай да Леонтий Иванович! Хорошо врезал! Но контрразведчик – волк битый. Так просто не проймешь.
– Я помню ваши высказывания, подполковник, еще там, на германской. Вы проявили себя рыцарем. Помню я и другое. Поручик в ту пору придерживался иных взглядов. Не так ли, господин Красовский?
– Считаете меня шпионом?
– Подозреваю. Слишком все красиво, господин Красовский! Вы перелетели к нам от красных. Ничего необычного, перелетели десятки военлетов. Но вы застрелили комиссара.
– Не я, а моя жена.
– Тем более! Романтическая история: жена военлета стреляет в насильника-жида! Патриоты в восторге. Идеальная легенда для разведчика.
– Вы высокого мнения о красных!
– Противника нельзя недооценивать.
– Тогда почему они бегут? Повсеместно?
– Отчасти оттого, что мы знаем свое дело.
– Позвольте спросить! Зачем красным шпионы?
– Затем, что и всем! Добывать сведения.
– Какие?
– О замыслах врага.
– Проще говоря, о наступлении. Тогда объясните, почему я, будучи шпионом красных, не упредил их? Это не составляло труда. Мы вели разведку, летали над позициями красных, что стоило сбросить записку, предупредить о нашей коннице? Однако, как сами знаете, наступление застало большевиков врасплох. То же происходит и сегодня. Наши корпуса наступают стремительно, мы теряем с ними связь. Организованного сопротивления со стороны противника нет. Как такое возможно при наличии шпиона? Мы летаем поодиночке, совершенно не трудно, к примеру, сесть в расположении красных, сообщить важные сведения и улететь. Просто и безопасно. Зачем звать Рапоту сюда, где его легко обнаружить, что, в конечном итоге, и произошло? Если противник настолько умен, как вы утверждаете, к чему подобные глупости? Вам не кажется странным?
– Вы не просты, Павел Ксаверьевич, я и в шестнадцатом это заметил.
Потеплело. Добавим.
– И самое главное, господин полковник! Зачем сыну богатого отца служить красным?
– Им многие служат.
– Вопрос: кто? Прапорщики, ставшие комдивами? У них есть резон. Военлеты, вроде Рапоты, пролетарии по происхождению? С ними понятно, надеются сделать карьеру. Масса офицеров служит из страха, их семьи в заложниках. Я не подпадаю ни под одну категорию. Моя семья за границей, жена со мной. Чем красные меня прельстили? Верой в революцию? Мне и при царе жилось неплохо. В отличие от наших генералов, революцию я не поддерживал – ни в феврале, ни в октябре. Спросите любого. Я до конца исполнял воинский долг, армию покинул, когда ее не стало вовсе. Поэтому застрял в Москве и был мобилизован. Остальное вы знаете.
– Добавлю, – говорит Егоров. – Поручик удостоен пяти наград, в том числе Георгиевского оружия. Покойный государь дважды и лично производил его в чин. Я за него ручаюсь, господин полковник!
Контрразведчик встает. Вскакиваю.
– Что сказал вам Рапота, поручик?
– Предлагал перелететь к красным. Сулил хорошее жалованье, паек.
– А вы?
– Послал его подальше. Сказал, что думаю о Троцком и прочих людоедах. Посоветовал не встречаться мне вновь. В другой раз я буду стрелять!
– Почему не доложили о встрече?
– Это было личным делом.
Контрразведчик идет к двери.
– Господин полковник!
– Что еще? – он недоволен.
– Прикажите вернуть мне оружие. Это личный "Браунинг", куплен за свои средства.
– Ну да, вы же собрались стрелять! – он хмыкает. – Не промахнитесь, поручик! В другой раз не промахнитесь!
Это не совет – предостережение. Умному понятно. Егоров угощает меня папиросой, благодарю и выхожу. Мне возвращают "Браунинг", гости уходят. Курю во дворе. Рука с папиросой подрагивает. На околице станицы – виселица. Экзекуция состоялась третьего дня. Вешали большевиков – паренька и молоденькую девчонку. Их, как и меня, выдал патриот. Паренька перед казнью секли шомполами – долго и со вкусом. Девчонку отдали казачкам на потеху. Она пробовала кричать, ей заткнули рот. Приговоренных затем тащили к виселице, сами идти они не могли. Казненные висели два дня, утром их сняли. Вакантное место могли занять мы с Ольгой… Людоеды окопались не только в Кремле, людоеды вокруг. Сегодня они щелкнули зубами, показав намерения, завтра вцепятся. Зажился я здесь…
Погиб Егоров – и до обидного нелепо. В отряд перегнали "Сопвич Кэмел", начальник захотел испытать. Его предупредили: истребитель строг в управлении, Леонтий Иванович не послушал. При взлете "Кэмел" повело влево, аппарат накренился и упал. Егорова придавило обломками, когда мы подбежали, он уже не дышал…
Оплакать командира некому. С авиатриссой они расстались. Елена укатила в Париж, Егоров остался в России. Родители подполковника умерли, о братьях-сестрах ничего неизвестно. Безвестным холмиком в степи прибавилось. После похорон я выпил. Егоров напоминал мне Сан Саныча; чем-то они были похожи…
В отряде перемены. Начальником стал Турлак. Он забрал мой "Ньюпор" и отстранил меня от полетов. Возможно, похлопотали контрразведчики. Турлак сводит счеты: я поставлен заведовать обозом. Снабжать отряд трудно: база далеко, транспорта мало. Недостает всего, Турлак винит меня. Ему нравится читать мне мораль, он прямо упивается властью. Сволочь.
Зарядил дождь – не по-летнему мелкий и нудный. Сидим дома. Ольга выглядит озабоченной. Она выглядит так уже несколько дней. Что-то случилось, она не решается сказать. Я это вижу, я чувствую ее как себя. Скажет! Опять кто-то приставал? Если Турлак, убью! Застрелю как собаку! Руки чешутся.
Ужинаем. Наливаю в кружку спирт. Его у нас море – топливо для ротативных двигателей. Бензин лучше, но его мало. Спирт легко достать: винокуренных заводов хватает. Ольга покосилась, но молчит. У нее что-то серьезное. Опрокидываю кружку, закусываю.
