Когда-нибудь, не сейчас, но скоро, так будет и со мной: подъедет машина, расступится толпа, два дюжих санитара поднимутся на второй этаж шаткого деревянного дома. Что они найдут, я пока не могу представить, ясно одно – это уже буду не я. Перестану быть. На лицо бросят крахмальную простыню, поднимут, унесут. И это будет правильно и неважно…
Я тряхнула головой, сбрасывая наваждение.
Это все октябрь. Наверное.
Люди в толпе оживились, начали показывать пальцами вверх. Я проследила взглядом. Неужели на этот раз все пойдет не так? Кто-то сильный изменит сценарий?
Женщина стояла у края крыши четырехэтажного дома за низенькой металлической оградкой, которая едва ли защитит ее, «если вдруг что».
Дом почти новый, построили перед самой войной. Пилястры, белые вазоны и декоративные порталы с гипсовыми комсомолками… Красивый дом. Один из самых высоких в городе.
На фоне серого неба женщина была темным силуэтом. Только волосы растрепались. Она могла что-то говорить, но отсюда, снизу, слов все равно не было слышно. Я слышала лишь, как ахают старухи. Как матерится водитель «Скорой». Кто-то пробирается к подъезду: «Пропустите, я врач».
Она стояла, чуть покачиваясь. Она мерзла в тонкой кофточке и летней юбке. Я почти ощущала, какие заледенелые у нее пальцы. И отступать она не собиралась. Всего один шаг – и…
Голоса толпы слились в один отчаянный выдох, из пальцев водителя «Скорой» упала едва прикуренная самокрутка.
Я отвернулась. Нет, ничего нельзя изменить. И отменить нельзя…
Медики попытаются, и, может быть, отсрочат неизбежное. Но не отменят.
Это все октябрь.
Не люблю этот город.
* * *
По улице Красных Коммунаров словно проходит водораздел: по одну сторону ледяной ветер щиплет щеки и гонит по промерзшему асфальту бурые листья, по другой – спокойно. И даже не все березы еще сбросили ярко-рыжий наряд.
Я нарочно шла по той стороне, где на лужах – тонкий лед с вмерзшим в него мусором и ветками. Ветер задувал за ворот довоенного еще пальто, и я придерживала его рукой. Пальто осталось мне от ленинградцев, живших в «доме Фролова» во время эвакуации. Еще они подарили мне крепкие, но огромные сапоги и шерстяной берет вишневого цвета.
Ленинградцы уехали еще в июне, забрав только самое необходимое.
Я шла, придерживая одной рукой ворот, а в другой у меня была тяжелая сумка с продуктами для Евдокии Леонтьевны и еще авоська с яблоками.
Осень хмурилась тучами, вчера ненадолго в воздухе появились белые мухи. На Татарской дорога превратилась в кашу, а значит, придется пробираться под самыми заборами, чтобы не промочить ноги. Но до Татарской нужно еще дойти. Свернуть с Красных Коммунаров на Рабочую, миновать мрачное здание психиатрической лечебницы имени Озерцова, скрытое от праздных глаз глухим забором и густо посаженными липами. Потом еще будет узкий и грязный Собачий переулок и пустырь на месте Покровской церкви. И только за ним откроется вид на крайние дома Татарской.
Мне под ноги с забора спрыгнул грязный полосатый кот. Посмотрел дикими глазами и вдруг, словно его напугали, помчался на другую сторону улицы. Впереди показался перекресток и край ограды Озерцовской больницы.
Очередной порыв ветра принес с собой мелкую морось, ледяные капли тут же забрались под воротник. Если сейчас ко всем прочим радостям начнется дождь…
Ускорила шаги.
И вдруг услышала из-за спины:
– Девушка, постойте! Извините…
Я оглянулась. Улицу переходил незнакомый человек. У меня в Энске мало знакомых. И те, что есть, – какие-то не мои. Соседки Евдокии Леонтьевны. Продавщица в гастрономе, у которой отовариваю талоны. Дворник с Татарской. Женщина на рынке, торгующая самодельными половичками из цветных лоскутов. Мы с ней вчера разговаривали несколько минут: ей скучно стоять одной, а мне некуда было торопиться. Сегодня она принесла мне яблоки. Денег не взяла: «Вы людям помогаете, доброе дело делаете». А я не стала отказываться: все-таки она специально для меня эти яблоки собирала, зачем обижать чело-века?
Незнакомец, скорей всего, был военным или только-только демобилизовался – поверх солдатской гимнастерки носил гражданскую вытертую куртку из толстой кожи, а вместо сапог – легкие ботинки. Я спохватилась, что слишком долго разглядываю его одежду, и перевела взгляд на лицо.
Довольно молод, тщательно выбрит… Лицо скорей приятное. А вот улыбка его мне не понравилась. И глаза. Непонятные такие. Вроде бы на тебя смотрит, а цвет не различить.
– Здравствуйте. Я помогу?
Я недоуменно пожала плечами.
– Донесу сумки, – пояснил он. – Вам далеко?
– Нет, не очень. На Татарскую. Знаете, где это?
– Конечно. Я родился в этом городе. Давайте ваши авоськи.
– Вы часто ходите этой улицей, почти каждый день, – сказал он, перекладывая сумки с руки на руку, выбирая, как удобнее. – И все время с таким грузом. У вас, наверное, большая семья?
– Можно и так сказать.
Если подумать, то троих инвалидов с Татарской улицы, бабу Клаву и Евдокию Леонтьевну, в какой-то мере можно считать моей семьей. Большой. Но на самом деле…
Семья… В голове крутятся смутные образы: много света, высокая женщина в темном платье, пианино. «Детка, уже поздно, иди спать. Не плачь, тебя наказали за дело». Елка, запах хвои, конфеты. Розовое платье. Сани, город… мужчина с красивыми глазами: «Какая ты большая уже выросла, дочка». Лошадь-качалка в яблоках и яблоки на столе…
Нет, такой семьи у меня нет. Но мне почему-то не хотелось в этом признаваться.
Так же как и оставлять вопрос без ответа.
– Я… иногда… помогаю некоторым людям. Знакомым. Кто сам не может в магазин сходить. Или там, по дому…
– Каждый день.
– А я вас не помню. Хотя это не самая людная улица.
– Я видел вас из окна. Вон оттуда. – Мы как раз проходили мимо торцевых окон Озерцовской больницы. – Даже беспокоился, если вы вдруг не появлялись.
Стало немного не по себе. Про больницу имени Озерцова ходили разные слухи. Интересно, много там таких… наблюдательных?
Он словно угадал мои мысли и поспешил успокоить:
– Верхний этаж – это реабилитационный центр. Санаторий с лечением для бойцов Красной Армии и ветеранов. Нас там трое было на весь коридор. Скука смертная. И профессор еще такой дотошный… серьезный человек.
Снова улыбнулся. И снова словно через силу. Темные волосы острижены под полубокс. Над левым виском – старый шрам.
– Извините. Я не хотел вас пугать. Как-то само так получилось.
– Ничего.
– А вы давно в Энске?
Я задумалась. Давно ли? Наверное, я появилась здесь летом. Во всяком случае, я не помню эти улицы под снегом. И нежной апрельской зелени на ветках тоже не помню.
