Меня там не было ни вчера, ни позавчера, а дядя Миша у нас гостит сейчас, — возвращаюсь я на стул.
— Кто-то может подтвердить твоё алиби? — скучнеет Катя.
— Да кто угодно, я тут был, на базе, в комнате спал, с двумя парнями. Что-то ещё известно? — повторяю вопрос я.
— С двумя парнями? — хмыкает Катя, — надо их опросить.
— Ты задрала меня, девочка, я тебе вопрос задал, что ещё известно? — злюсь я.
— Хамить не надо! Я вообще могу тебя забрать до выяснения обстоятельств за решётку, — решает напугать, как ей кажется, молодого парнишку.
— Херов как дров, а не решётка, иди, поиграй в другом месте, а я у твоего начальства узнаю, — иду к вахтёрше, сонной бабульке с клубком ниток и спицами.
— Бабуль, можно позвонить мне быстро! — прошу я.
— Звони, милок, — разрешает та, не отрываясь от вязания.
— Анатолий, а ты не много на себя берёшь? Начальство моё приплёл, кому ты звонить собрался? Фильмов насмотрелся? — Екатерина идёт за мной к телефону.
— В обком, — звоню я в приёмную Виктора Семеновича, желая, чтобы тот был на месте.
— Что бы ты знал, мы процессуально независимы даже от обкома, — начинает, было, следователь, но замолкает, слушая мой разговор.
А в трубке было слышно и собеседника на другом конце провода.
— Это Анатолий Штыба говорит, могу я услышать Виктора Семеновича, это важно.
— У него совещание с прокуратурой и МВД, хоть по тебе и есть распоряжение соединять немедленно, я уточню.
Катя смотрит малость охреневши, думая, что я её развожу. Простой малолетка из Красноярска и обком? Шутка? Но почему на той стороне никто не смеётся?
— Да Толь, что срочное? — раздаётся голос Виктора Семеновича, и я рассказываю ему всё, включая угрозы посадить меня.
Катя багровеет и пытается прервать наш разговор, но вовремя отдергивает руку, так как голос в трубке произнёс:
— Дай-ка этой Мариковой трубочку!
Далее я слышу, как прямо и по-мужски её чихвостят по телефону.
— Так точно, — отвечает она и передаёт мне трубку.
— Ты расскажи всё, что знаешь, сам никуда не езди, я возьму этот случай под контроль, потом позвоню тебе на базу, или пришлю кого. Этой девочке ответь на вопросы, она, конечно, берега попутала и ей прояснят, но время дорого, — говорит второй секретарь обкома.
— Я приношу свои извинения… — начинает говорить девушка, опустив глаза.
— Забей, пошли, сядем, и спрашивай, что ещё хотела, — отмахнулся я.
Я рассказал следователю всё, что знал, про всех гостей, кого смог просто описал, про Олю и Оксану даже рассказал, где они работают. Катя, всё внимательно записав, прощается со мной.
— Да может всё хорошо ещё будет, — неумело успокаивает она меня.
Хоть Виктор Семенович и просил никуда не ездить, я собираюсь на квартиру к родственникам. Он кого просил? Пацана. А я взрослый мужик, косяков не напорю. Тем более, у меня и ключи есть, запасная связка. В прошлый раз я, когда утром уходил, прихватил, чтобы дверь закрыть и никого не будить. Собираюсь, и в путь, добирался до знакомого дома почти час. Начало уже темнеть. В дороге меня гложет совесть, захотел покоя и уехал от брата. Мог бы уж предположить, что Генка пойдёт вразнос, пока отца нет. Если бы я остался, то бардака бы не допустил. Захожу в подъезд и вижу — дверь опечатана. Я об этом не подумал, вполне там ещё могут потребоваться следственные действия. В таком разе в хате мне делать нечего. Дверь в подъезд открылась и по лестнице поднимается кто-то, даже двое.
— А ты чего тут делаешь? — слышу знакомый голос и оборачиваюсь.
Стоит Генка с сумками и Оля!
— Ты жив, братела! — обнимаю я брата.
— Ты чего? Жив, конечно, — говорит Генка и, заметив ключи в моей руке, добавляет. — Нахрена запасные взял?
— Вас будить не хотел, а ты где был? — спрашиваю я.
— Не понял! А что с дверью? Мы два дня на даче у Оли были, — озадаченно говорит брат.
— Пока вас не было, тут конфликт случился: соседи вызвали милицию, а там — всё в крови, я уж думал, тебя порезали!
— Милиция приходила, а ты не води кого попало! — из приоткрытой на пяток сантиметров двери напротив высунулась негодующая старушечья лапка. — Я про все рассказала, и про брата этого мордатого, и про дружков-подружек твоих!
«Так вот откуда про меня узнали, от соседей!» — понимаю я.
Внезапно входная дверь отворилась, и на лестнице показались два милиционера и Катя.
— Кать, жив Генка-то! Он на даче был! — радостно говорю ей я. — Это какого-то другого идиота порезали.
— Это его отца порезали, — строго говорит следователь, указывая на Генку.
— Что с ним? Он жив? В какой больнице? — накинулись мы с Генкой на девушку.
— Жив, много крови потерял только, лежит в городской БСМП, состояние стабилизировалось, через недельку выпишут! — радует нас следователь.
— Надо ехать к нему! — надрывается Генка.
— Не так быстро! Нам надо вас опросить, ведь кто порезал его, мы пока не выяснили, — руками ловит брата Катя, а менты за её спиной напрягаются.
— А дядь Миша что-нибудь сказал? — спрашиваю я.
— Приехал вечером, там компания человек десять распивает алкогольные напитки, ни сына, ни племянника нет среди них. Он начал их выгонять, слово за слово его и пырнули два раза. Сейчас вот надо понять по описанию со слов пострадавшего, кого нам искать, так что вам придётся проехать с нами, — строго говорит Екатерина и добавляет уже для меня. — Вам, Геннадий, восемнадцать уже есть, представитель не требуется при допросе.
Генку забирают, пломбы срывают и нам с Олей разрешают зайти в квартиру. На кухне бардак, в коридоре следы крови, надо приводить в порядок, но нам ни коридор, ни кухню трогать не разрешили. Пользоваться можно только комнатами, где переночевать, если надо и туалетом с ванной. Я поинтересовался, долго будет такая ситуация, на что Катя лишь пожала плечами.
Оля одета достаточно легко и замерзла в пути. Разуваемся на пороге зала, и Оля идёт искать свои вещи, которые накопились за время отсутствия дяди Миши. Я, тем временем, соорудив кипятильник из новых лезвий бритвы и спичек, готовлю кипяток для чая в стеклянной литровой банке.
— В ванной тоже грязно, буду мыть, — сказала Оля.
— А чего ты домой не идёшь? — спросил я, доставая из стенки жестяную коробку с индийским чаем.
— Генка просил тут побыть, да и не ждут меня мои сегодня.
На кухню я всё-таки зашёл за двумя кружками, но старался ничего не трогать.
— Я на базу поеду, — говорю я.
— Стой! —
