Ознакомительная версия.
— Чего, милок, нос-то свой воротишь на сторону? — усмехалась вредная бабка. — Прям как дите малое, а не мужик взрослый, матерый. Ничего плохого нет в мазях моих. Глина синяя, болотная, земелька кладбищенская — с древней могилы, да кал зайчихи беременной. Что здесь гадкого и мерзкого? Да, Александр Данилович, ты на месте-то не сиди долго — сиднем бестолковым. Ходи побольше. По росе утренней — только босиком, а днем шествуй в сапожках мягких — с голенищами широкими: по лесу, по полям да лугам. Медленно ходи, не торопясь и опираясь на палку. А вот и палочка тебе, пользуйся, любезный. Только когда будешь уезжать на Москву — отдать ее мне не забудь…
Егор с нескрываемым удивлением рассматривал предложенную ему трость: тонкий стержень, материал которого очень напоминал классический эбонит, на конце стержня красовалась нашлепка черного металла, удобная же ручка была вырезана из твердого сероватого дерева — визуально — из самшита. Но самой приметной деталью трости была, несомненно, прямоугольная золоченая пластина (врезанная в тело ручки), на которой было искусно выгравировано латинскими буквами: «Рудольф Дизель».
— Бабушка, милая, откуда у тебя эта палка? — вкрадчиво и ласково спросил Егор.
Кузьминична, криво и насмешливо улыбнувшись, ответила — с легкими нотками торжества в голосе:
— Вот, уже — «милая бабушка»! А то, понимаешь, Баба-яга… Нет, красавчик писаный, ничем тебе помочь не могу, извини! Эта вещица мне досталась от прабабки моей, а ей — от ее прабабки… Так что, сам понимаешь! — Старуха демонстративно и чуть насмешливо развела ладони рук в разные стороны…
«Наверняка врет карга старая! Или просто не говорит всего, — предположил внутренний голос. — Да, а все думали-гадали: куда это пропал знаменитый Рудольф Дизель?[31] А его, похоже, в прошлое зашвырнуло…»
— А на «каргу старую» я могу и разгневаться сильно! — неожиданно обидевшись, объявила бабуля. — Ладно, прощаю на первый раз, но дальше — смотри у меня, дружок…
Бровкин же отделался только легким испугом. Правда, без иглоукалывания и в этом случае не обошлось: три дня проходил Алешка с длинными костяными иголками, украшавшими всю правую сторону его лица. А кроме этого ему были прописаны только ежедневные банные процедуры.
— Каждый вечер — в баньку пожалуйте, маркизушка! — озорно улыбаясь и ехидно подмигивая, вещала старая знахарка. — Вместе с зазнобой своей, как и полагается. Беременная? Ничего страшного, только сильно топить не следует. Ерунда, что вы еще не венчаны, по глазам видно — самим Богом вы соединены навечно… Венечки я дам вам особые, научу, как их правильно распаривать, как заваривать настои из травок разных, лечебных да целебных. Еще научу кое-чему, важному… Ну-ка, нагнись ко мне, красавица-лапушка! — строго велела бабка Луизе — на неожиданно хорошем и чистом немецком языке. — Шепну я тебе пару словечек тайных…
Эти «пару словечек» растянулись на добрые восемь— десять минут: бабка что-то шептала безостановочно, Луиза же удивленно охала и ахала, округляя глаза, и отчаянно краснела — словно девица непорочная, получившая строгое монастырское воспитание.
Иголки ли помогли или процедуры банно-эротические, но уже через полторы недели Алешка полностью оклемался: восстановилась речь, координация движений, былая упругость мышц.
— Правое ухо опять все слышит! — восторгался Алешка. — Ай да бабушка, ай да волшебница! А то, что глаза нет, так и не страшно! Для моряка это даже почетно. Многие знаменитые адмиралы да капитаны пиратские — тоже были одноглазы…
Луиза, выкроив свободное утро и заручившись рекомендательным письмом от Егора, в котором упоминался и царь российский, поехала в крохотную александровскую церквушку и — без всякой помпы и показухи — приняла православную веру.
— Прошу отныне меня именовать Елизаветой Петровной! — вернувшись, торжественно объявила бывшая герцогиня курляндская. — А ты, дорогой мой Алекс называй меня отныне — Лизой. Нет больше — для всего этого мира — Луизы…
Егор много гулял по окрестностям Александровки: по лугам и косогорам, березовым рощам и по холмам, местами поросшим хвойным и осиновым мелколесьем. Вообще-то, еще лет шесть-семь назад на этих холмах шумели толстенные трехсотлетние дубы и высоченные корабельные сосны, но срочно потребовалась качественная деловая древесина — для нужд воронежского флота. Вековые леса и вырубили — безжалостно… Если зрить в самый корень, то именно из-за этих порубочных дел Егору и отошла деревушка Александровка. Прежний ее хозяин — старый чудак — грудью встал на защиту деревьев, мол: «Нельзя вырубать такие древние леса! Это же настоящее варварство!» Царь не стал долго слушать всю эту слезливую чушь и быстренько отправил защитника дикой природы — вместе со всеми его домочадцами — в сибирскую лютую каторгу, а деревеньку отписал Егору.
«Ты, братец, не переживай по-пустому! — советовал мудрый внутренний голос. — Времена нынче темные, злые, никак не способствующие проявлению милосердия…»
По полям, лесам да мшистым болотам Егор путешествовал в сопровождении верного маркиза Алешки и денщика Ваньки Ухова: грибы собирали, клюкву, в местных прудах и речках ловили разную рыбку. А с Санькой и детьми Егор прогуливался по своему фруктовому саду, к которому всегда относился трепетно и нежно. Знатный был сад: яблони, груши, сливы, вишни, черешни, орешник, даже алыча вызревала…
— Смотри, Саша! — искренне радовалась жена. — Твои голландские абрикосы прижились! В этом году сняли уже целое ведро ягод. Да и клубника европейская нынче просто отлично уродилась. Жаль, что тебе попробовать не довелось… А розы-то каковы! Нет, ты только взгляни: и белые, и розовые, и бордовые! Розы, и правда, были отменными…
По первым октябрьским заморозкам в Александровку прибыл царский гонец — с письмами от Петра и Василия Волкова. После обеда, который плавно перетек в долгое чаепитие с воронежскими бубликами и баранками, Егор — под любопытными взглядами остальных — приступил к прочтению почты.
В своем послании царь рассказывал: «А еще в устье Северной Двины неожиданно ворвался шведский военный флот. Очень вороги удивились, увидав бастионы Новодвинской крепости. Не знали они, что мы затеяли ту стройку. Решили тогда верные подданные короля Карлуса испытать нашу крепостицу на прочность. Подошли поближе, развернулись, открыли беглый пушечный огонь — со всех бортов. Но и пушкари наши не зевали: учудили такую пальбу ответную, что неприятель впал в изумление нешуточное и решил спасаться бегством… При отходе шведский фрегат и яхта сели на мель — недалеко от крепостных стен. Солдаты тут же спустили на воду гребные шлюпки и взяли на абордаж те корабли! Теперь у нас и в Белом море есть хорошие суда военные… А еще пришло письмо от капитана Лаудрупа. Того самого, который катал нас с тобой, охранитель, по пути „из варяг в греки“.[32] Датчанин со своим бригом „Король“ нынче находится в Архангельске. Пришел за рыбным клеем, шкурами зверя морского, дегтем и пчелиным воском. Пишет капитан, что готов поступить на службу русскую. Спрашивает, когда и куда ему приплывать. Я ему отписал, что по лету следующего года мы уже твердо встанем на островах невского устья, пригласил прибыть к августу к крепости Нотебург. Ведь к тому времени мы уже возьмем сию твердыню? Как думаешь, Алексашка? Вот еще: соскучился я по всем вам, бродяги! Давай-ка, охранитель, берите с Алешкой под мышки всех ваших женщин и детей и следуйте на Москву. Нынче веселья большие я намечаю. Так будем наступающий Новый год отмечать да праздновать, что все Европы вздрогнут и уписаются — от сильнейшей зависти…»
Ознакомительная версия.
